Литмир - Электронная Библиотека

Спустя четыре дня после того, как мать отравилась, в тот самый день, когда посвященный Рольфу Сандбергу некролог появился в газете, мать с отцом должны были праздновать юбилей. Узнав, что Сёрен с Эббой поедут на празднование, Тале распереживалась. К чему делать хорошую мину при плохой игре? Зачем смотреть им в рот и участвовать в сплетенной моими родителями интриге, вести себя как ни в чем не бывало и врать? «Вот поэтому мир и рушится, – сказала она, – потому что люди молчат, лгут и притворяются, потому что им так удобнее. Зачем Эбба с Сёреном поехали туда? Решили сыграть в скверном спектакле?» Ее ноги больше не будет на Бротевейен, и она об этом прямо сейчас им и скажет.

Я отговорила ее. Мать с отцом решат, что она тоже охотится за наследством и хочет отхватить дачу на Валэре.

В день торжества мне было неспокойно. Опасности я не видела, но все же… Двери заперты, Сёрен с Эббой уже взрослые и сами разберутся, и тем не менее было неспокойно, как всегда, когда дети ездили на Бротевейен. Я смотрела на часы, словно ждала взрыва. Представляла, как Эбба и Сёрен входят в дом, как обнимают моих родителей, которых я не видела много лет и которых мне теперь трудно было представить. Я представляла, как они обнимают и жмут руку Астрид, ее мужу и их детям, а потом Осе, ее мужу и их детям, представляла лица Сёрена и Эббы, и мне было больно за них, а может, я проецировала эту ситуацию на себя, и мне самой было больно. Я представляла, что они скажут, дежурные фразы и поздравления, ничего о злополучном наследстве, отравлении, некрологе Рольфа Сандберга или о тех, чьи имена нельзя называть, о тех, кого нет рядом, о Борде, обо мне и о детях Борда.

Время текло медленно, я нетерпеливо ждала, сама не зная, чего жду. Я осознавала, что именно хочу услышать – что все прошло хорошо, они вели самые невинные беседы, делились новостями о работе и учебе, и тем не менее я переживала. Как тогда, на маленький сочельник, когда дети ездили на Бротевейен за подарками, я сидела будто на иголках, дожидаясь их возвращения. Мой страх был иррациональным, нематериальным наследием. Иррациональное чувство вины за то, что я отреклась, порвала с ними, совершила поступок, который нельзя совершать, отказалась от своих престарелых родителей, за то, что я, человек, повела себя бесчеловечно. Торжество началось в шесть, стрелка уже подползла к восьми, а они не звонили, и я не хотела звонить в страхе, что они еще не уехали. Сёрен позвонил в половине девятого и сказал, что все прошло хорошо, хотя мама быстро перебрала и хотя отец был очень задумчивым, задумчивее обычного. Борд с детьми не пришел, но, разумеется, были Астрид с Осой и семьями, и Астрид произнесла речь. Они, мол, с Осой рады, что так близки с матерью и отцом, что им нравится находиться рядом, что они видятся очень часто, по несколько раз в неделю, не говоря уж о чудесных летних каникулах на Валэре.

Как заметил Сёрен, – кажется, слегка сконфуженный, – наверное, вовсе не удивительно, что Оса и Астрид унаследовали больше «нас», ведь они столько времени проводят со своими родителями и так их любят.

«Если не знать, что в семье еще двое детей, – сказал он, – то как будто смотришь на обычное счастливое семейство».

Бу Шервена я впервые увидела в воскресенье, на книжном фестивале в Норвежском театре. Там проходили чтения всевозможных книг, изданных той осенью, а в фойе были расставлены стенды литературных журналов, в том числе и нового, под названием «Непостижимые издания». Идея его создания зародилась поздно ночью в квартире у Клары, а инициаторами выступили ее приятели из бара «Ренна». Клара собиралась сидеть на стенде с часу до трех, и я обещала к ней заскочить. Придя в театр, я отыскала Клару под большим зонтиком, воткнутым в цветочный горшок. «Непостижимые издания» – красовалось на зонтике. Кларе, похоже, было не по себе, некоторые авторы вышеупомянутых изданий уже высказались самым нелестным образом, а один детективщик даже грозил ножом. «Писать тексты прикольнее, чем издавать», – сказала Клара. Ей захотелось пива, она отправилась в кафе, а я заняла ее место под зонтиком. Какой-то мужчина направился ко мне, схватил один экземпляр журнала и, усевшись на лестнице, принялся вслух читать и громко вздыхать. Быстрей бы Клара вернулась. Мужчина вскочил, подошел ближе и сказал, что это он перевел сборник лирики, которая, по мнению журнала «Непостижимые издания», была особенно непостижимой. Я ответила, что не имею к журналу никакого отношения. Этот маленький мужчина в очках посмотрел на меня поверх очков и спросил, имеют ли редакторы «Непостижимых изданий» представление о политической обстановке в России в двадцатых годах XX века. Я ответила, что не знаю и что никакого отношения к «Непостижимым изданиям» не имею, и тогда он спросил, почему я сижу на стенде этого идиотского журнала. Он спросил, знают ли издатели о революционных идеях, популярных в литературных кругах Санкт-Петербурга в двадцатых годах двадцатого века, и я ответила, что понятия не имею, но подозревала, что им вряд ли об этом известно. Тогда этот бледный строгий мужчина спросил, знакомо ли издателям имя эссеиста Ивана Егорьева. Я не знала – я надеялась, что Клара вот-вот вернется. Он спросил, знакомы ли издатели инфантильного журнала «Непостижимые издания» вообще с русской историей и русскими поэтами, известно ли им о традиции, в духе которой создан поэтический сборник «Осенние яблоки». Ответа у меня не было, но я подозревала, что им вряд ли об этом известно. Мне очень, очень хотелось, чтобы Клара поскорее вернулась. Наклонившись ко мне, незнакомец с горячностью заявил, что в строчках, которые придурок рецензент из «Непостижимых изданий» счел особенно непостижимыми, и скрыта суть, эти строки отсылают читателя к речи В. Г. Короленко, произнесенной им на Четвертом съезде коммунистической партии. Маленький человечек теперь уже довольно громко заявил, что, когда рецензируешь поэтический сборник, подобный тому, который он перевел, необходимо изучить соответствующую тему – в этом состоит задача рецензента. Ведь если рецензент относится к лирике несерьезно, то можно ли ожидать иного отношения от всех остальных? Если бы та явно молоденькая и безнадежно заносчивая девчонка, что писала отзыв на «Осенние яблоки», вникла в тему, она могла бы немало почерпнуть из этой лирики. Эти стихи могли бы даже изменить ее жизнь. Он испытующе вгляделся в мое лицо. «Они изменили бы твою жизнь», – сказал он, и эти слова запали мне в душу.

К счастью, он заметил в толпе знакомых, отложил журнал и исчез. Я все высматривала Клару – сидеть у стенда больше не было сил. Но мужчина вдруг вернулся – попросил одолжить ему сотню крон. К нему пришел брат, которому захотелось выпить кофе, а денег у него нет, но признаваться в этом брату он не станет – иначе брат встревожится. Я дала ему сто крон, и он выпросил у меня номер счета. На следующей неделе он перевел мне сто десять крон. Десять крон он добавил в качестве процентов.

Мы собирались встретиться в ресторане при «Гранд Отеле». Это я предложила. Я так редко куда-то ходила, и это как-то само собой получилось. «Гранд», – написала я. Он ответил, что закажет столик.

По дороге туда я вдруг вспомнила, что именно в «Гранде» мать в былые времена встречалась с подружками, они гуляли по городу и заходили перекусить сэндвичами. Несколько раз мать брала на такие прогулки и меня. Может, я выбрала «Гранд», потому что вспомнила о матери? Я надеялась, что детство не вернется, надеялась, что и я не вернусь в детство, вот почему я дрожала. Я открыла дверь. К входу в ресторан тянулась очередь, дело было перед Рождеством, и вокруг топталось множество принарядившихся стариков. Зря я предложила «Гранд». Вдруг я наткнусь на мать с подружками, вон та женщина в углу – она похожа на мать, по крайней мере, в моей памяти мать выглядела именно так. Я отвернулась, мне хотелось убраться оттуда, но затем я заметила мужчину, похожего на него, – в моей памяти он выглядел именно так, но я видела лишь затылок и спину. «Борд?» – окликнула я, он обернулся и действительно оказался Бордом, постаревшим на двадцать лет. Он узнал меня, постаревшую на двадцать лет, мы обнялись, как и полагается брату с сестрой, которым удалось сохранить хорошие отношения. По крайней мере, нам так казалось. Мимо прошла какая-то его знакомая, они поздоровались и обнялись, и Борд представил меня как самую старшую из своих младших сестренок – так он выразился. А затем мы замолчали – не могли же мы начать беседу прямо в очереди, мы больше двадцати трех лет не делились друг с другом ничем сокровенным. В последний раз мы с ним виделись на церемонии первого причастия его старшей дочери. По моим прикидкам, было это десять лет назад, и повод был торжественный, и встречались мы в ресторане, кстати, довольно похожем на «Гранд». Кажется, по душам мы беседовали еще в старших классах, впрочем, и это вряд ли. Мы оба порвали с родными, но не одновременно и не сговариваясь, мы отвернулись от них каждый по отдельности. Новости про Борда я узнавала от Астрид, пускай и разговаривала с ней два раза в год. Новостей, как мне казалось, было немного. Дети Борда хорошо учились. А вот о том, что он переехал из дома в Нордстранде в квартиру в Фагерборге, я не знала. Об этом Астрид не говорила, и Борд сам рассказал мне сейчас, в «Гранде», когда я отнесла наши куртки в гардероб и вернулась к столику, который заказал Борд. Он отдал мне свою куртку в знак доверия, потому что когда-то давно мы все – я, Борд и наши сестры – сидели, прижавшись друг к другу, в машине, на заднем сиденье. Я отнесла наши куртки в гардероб и отыскала Борда в ресторане, он сидел за столиком и выглядел как наш отец – по крайней мере, таким он мне запомнился. «Сейчас отец очень постарел», – заметил Борд. Мы заказали кофе. Когда я спросила, за рулем ли он, Борд ответил, что приехал на трамвае. Это тогда он сказал, что теперь живет не в Нордстранде, а в Фагерборге. Кажется, он удивился, поняв, что я об этом не знала, он ведь восемь лет назад переехал, я же общаюсь с Астрид, странно, что она мне об этом не рассказала. Он пошел к буфету первым, какой-то незнакомой походкой, и вернулся с сэндвичем. Потом я тоже пошла к буфету и принесла сэндвич. Так мы с ним и сидели там, в «Гранде».

5
{"b":"668874","o":1}