Две ближайшие к ней женщины стояли рядом, одна из них все время толкала другую локтем и преувеличенно бурно жестикулировала. Когда Кэтрин приблизилась к ним, та, что жестикулировала, повернулась к ней и сказала:
– А, добрый день, дорогая. Вы, должно быть, заблудились?
Голос у нее был хорошо поставленный, а сама она чем-то напоминала добрую бабушку из сказки. Ее белые волосы были уложены в небрежный пучок на затылке. Она была невысокая – ростом с Диану, с тонкими сухими запястьями и изящными руками. Глаза у нее были синие, под цвет больничных платьев. Пожалуй, она была единственной, кого это платье хотя бы не уродовало.
– Да, немножко. Я тут недавно, – ответила Кэтрин.
– О, вы скоро привыкнете к здешнему распорядку. Можете звать меня Лавинией, хотя от санитаров я требую, чтобы они называли меня леди Холлингстон. Несносные наглецы! Я не потерплю от них неуважительного обращения.
А это Флоренс – не знаю, как по фамилии: она еще не сказала ни словечка с того дня, как меня сюда привезли. Это ведь не физическая немота, верно, Флоренс? Доктор Сьюард говорит, что это истерический мутизм, он чаще всего встречается у молодых женщин в брачном возрасте. Она вдруг перестала говорить в шестнадцать лет, хотя превосходно владеет спенсерианской каллиграфией. И с тех пор она здесь.
Флоренс кивнула. Это была полная молодая женщина с круглым лицом, застенчивой улыбкой и печальными глазами.
– Очень рада с вами познакомиться, ваша милость, и с вами, мисс Флоренс, – проговорила Кэтрин и слегка присела в реверансе.
– О, прошу вас – просто Лавиния. У нас здесь церемонии не приняты, – сказала леди Холлингстон. – Позвольте вас спросить, почему вы здесь оказались?
– Видите ли, я никак не могу перестать резать себя, – сказала Кэтрин, поднимая рукав. На смуглой коже были видны бледные следы шрамов, оставшихся от операции доктора Моро. – И, если мне будет позволено задать такой щекотливый вопрос…
– О, не стесняйтесь. – Леди Холлингстон улыбнулась мягкой, доброй улыбкой. В уголках синих глаз показались морщинки. – Видите ли, я убила своего мужа. Но, принимая во внимание мой возраст и положение, меня не отправили в Бродмур. Доктор Сьюард не считает меня опасной, а потому не держит взаперти, и я могу ходить где хочу. У него здесь такое прогрессивное учреждение, по последнему слову науки! Я считаю, мне посчастливилось здесь оказаться, хотя содержание обходится дорого. Однако мой сын платит без возражений.
– Выходит, за пациентов платят их родные? – удивленно переспросила Кэтрин.
– О да, это ведь весьма привилегированный сумасшедший дом, как изволите видеть… Вы, кажется, не назвали свое имя? Иначе пациентам пришлось бы отправиться в благотворительные учреждения. Большинство состоятельных людей не хотело бы такого для своих родных, даже если они сошли с ума.
– Да, понимаю. Меня зовут Кэтрин Крэшоу, ваша ми… Лавиния.
Флоренс положила руку на горло и мимикой дала понять, что сожалеет о своей неспособности принять участие в разговоре. С виду она была милой девушкой, хотя про себя Кэтрин подумала – может, она тоже кого-нибудь убила?
Мэри: – Истерический мутизм – чаще всего следствие травмы, например, насилия того или иного рода. Я узнала об этом в Вене, когда мы обсуждали симптомы душевных болезней, перед тем как Диана…
Кэтрин: – Не забегай вперед, пожалуйста, ладно? Не стоит портить читателям удовольствие. Еще успеешь порассуждать о симптомах душевных болезней, когда я доберусь до Вены. То есть когда ты доберешься до Вены – по сюжету книги.
Мэри: – Ну, как бы то ни было, я сомневаюсь, что Флоренс кого-то убила. Гораздо вероятнее, что это с ней кто-то сделал что-то… очень нехорошее.
– А вы, случайно, не родственница девонширским Крэшоу? – спросила леди Холлингстон.
Кэтрин думала о том, как же эта леди Холлингстон убила своего мужа. На вид она казалась хрупкой, как фарфоровая куколка.
– Да, полагаю, родственница… дальняя… Знаете, мне, кажется, вот-вот станет дурно.
– Это все из-за жары. Вам бы лучше всего пойти и попросить стакан воды с ломтиком лимона. Они тут весьма любезны, пока мы не нарушаем правила. Только не забудьте сказать, чтобы положили лимон. Лимон – это очень важно.
Леди Холлингстон погладила ее по плечу.
Флоренс кивнула. Как мило, что они так беспокоятся за нее! К тому же это был подходящий предлог для того, чтобы уйти в дом. Кэтрин снова сделала реверанс и двинулась к лечебнице, лавируя среди прогуливающихся пациенток и гадая про себя, чем же так важен лимон. Пациентки по большей части кивали ей, за исключением одной молодой женщины: та теребила собственные волосы и что-то бормотала сама с собой.
У главных дверей, которые были открыты – должно быть, из-за непривычной жары, – один из санитаров, тот, что не курил, спросил:
– И куда же это вы собрались?
Кэтрин дернула себя за волосы, как та сумасшедшая во дворе, растрепав их так, чтобы они закрыли лицо и его как можно труднее было разглядеть.
– Мне стало нехорошо, и леди Холлингстон посоветовала, чтобы я пошла и попросила стакан воды. С ломтиком лимона – так она сказала.
Она старалась, чтобы ее голос звучал как можно более жалобно и невнятно.
– Ах, вот как! – Санитар подмигнул ей, а его товарищ хмыкнул и закашлялся. – Ну, если ее милость так сказала, делать нечего, идите. Лорд Холлингстон платит бешеные деньги за то, чтобы здесь исполнялись все ее прихоти! Ума не приложу, зачем ему это нужно – как-никак, она убила его папашу. Ну давайте, только быстро.
Кэтрин кивнула, торопливо поднялась на крыльцо и вошла в здание лечебницы.
Лечебница была в точности такой, как описывала Мэри: огромный вестибюль со скамейками вдоль стен и стульями, расставленными в разных местах, – все твердое, деревянное. Стены выбелены, как в больнице. Вглубь здания уходил длинный коридор: из рассказа Джо она знала, что там находится общая столовая, кухня и комнаты обслуги. Откуда-то издалека пахло чем-то съестным – баранина с клецками, решила Кэтрин, хотя этот запах едва пробивался сквозь другой, видимо, не выветривающийся никогда, – запах капусты. С одной стороны коридора уходила наверх лестница. На втором этаже расположены кабинеты и палаты для тех пациентов, что признаны неопасными. На третьем – для пациентов, представляющих опасность для других или для себя.
К счастью, в вестибюле было пусто, хотя слух Кэтрин уловил то, чего обычный человек не расслышал бы: приближающееся щелканье каблуков в коридоре. По легкому запаху лекарств она определила, что это шаги санитарки. Лекарства и капуста – вот чем пахнет в этой лечебнице. На третьем этаже стонал и рыдал какой-то пациент. Но в остальном в здании было тихо.
Стараясь ступать как можно легче, Кэтрин взбежала наверх по лестнице. Может быть, снять башмаки? Нет, ведь спрятать их тут негде. Придется просто постараться не топать.
На второй двери слева висела табличка, не оставляющая места для сомнений:
«Джон Сьюард, доктор медицины, директор».
Пора было переходить к той части плана, по поводу которой Кэтрин больше всего тревожилась. Она вытащила из кармана одну шпильку. Выдержит, не погнется? Надо надеяться. Кэтрин развела две половинки в стороны, так, что они вытянулись почти в прямую линию, а потом согнула одну из них зубчиками, как показывала Диана. Один зубчик должен приподнять штифт, а другой подтолкнуть язычок. Она вставила шпильку в замок. Так… штифт приподнялся. Она повернула шпильку – с силой, но осторожно. И услышала, как щелкнул язычок. Она повернула ручку и… оказалась в кабинете. Тихо, со вздохом облегчения, она закрыла за собой дверь и вновь заперла ее при помощи той же шпильки.
В кабинете Сьюарда царил строгий порядок: аккуратные ряды книг на полках, шкафчик для документов в углу, большой письменный стол с пресс-папье и письменным прибором. На столе, рядом с пресс-папье, лежала одна-единственная книжка в кожаном переплете. В углу стола стоял фонограф с восковым валиком, приготовленный для записи. Хорошо: значит, то, что она ищет, тоже должно быть где-то аккуратно записано. И плохо: Кэтрин не знала где.
