Здесь было тихо, торжественно, как бывает разве что в вековых заповедных лесах - голоса сборщиц остались где-то за дорогой, за частоколом подбеленных стволов, и если иной из них - слабо, как из-под земли - и доносился сюда, то он только подчеркивал и глубину садов, и тишину эту.

Тарас Константинович поднял с приствольного круга крупное яблоко, приняв его сначала за антоновку. Однако желтизна его была крепче, гуще, без благородного воскового налета, и, еще не понюхав - убедился, что и пахнет оно не так, как антоновка, - Тарас Константинович узнал его. Желтое присурское. У этого сорта, не обозначенного в книгах плодоводства, была примечательная по-своему история.

Отыскал его лет двенадцать тому назад Забнев. Дерево с такой же широкой разлапистой листвой, как и у антоновки, стояло неподалеку от немногих уцелевших после первой военной зимы и обманно подкидывало свои превосходные по внешнему виду плоды в ящики отборных яблок. Тогда совсем еще молодой агроном-плодовод, Забнев пришел в восторг - налицо был совершенно новый, неизвестный в селекции сорт. Он свез десяток яблок на государственный сортоиспытательный участок - там заинтересовались, взяли, как говорят, сорт на испытание.

Предположения Забнева подтвердились: оставленное без внимания дерево антоновки в результате свободного опыления дало какой-то новый сорт, назвали его незамысловато, по цвету и месту рождения. Спустя несколько лет на сортоучастке плодоносил уже целый рядок желтого присурского, но дальше опытного сада сорт не пошел. При отличных внешних данных плоды его с невыразительным тусклым запахом имели очень посредственный, с горчинкой, вкус. Ежегодно проводимые на участке высокоавторитетные дегустационные комиссии единодушно проставляли новичку высшие баллы за величину и вид и так же единодушно - самые низшие за все остальные и основные качества.

Нечто подобное, рассуждал Тарас Константинович, держа яблоко на ладони, бывает и с человеческой жизнью. С виду человек как человек, даже незаметнее других, а копни глубже - пустышка. И не дай, как говорят, бог никому остаться таким желтым яблоком!..

- Вот тут кто шабаршит, - раздался за спиной неторопливый мужской голос. - А я думал, чужой кто, - стрельнуть хотел.

Тарас Константинович кинул яблоко на землю, повернулся.

- Так бы уж и стрельнул?

- А чего - попугать-то?

Это был сторож Китанин - длинный и худой, с высоким коричневым лбом, изрезанным глубокими морщинами, и вдумчивыми, чуть рассеянными глазами неопределенного меняющегося цвета: зеленовато-серые, что ли.

Был он в линялой синей рубахе; правая рука придерживала за ремень перекинутую через плечо берданку, левая, беспалая - привычно заткнута за узкий поясок, подтянувший и без того плоский невидный живот. Иван Маркелович, - сразу вспомнил Тарас Константинович, назвав про себя сначала довольно редкое теперь отчество, а потом уже имя сторожа.

- Что, Константиныч, - погулять-отдохнуть вышел?

- Да, пожалуй.

- Пойдем ко мне, к шалашу. У меня там тоже.

- Пойдем.

Китанин двинулся напрямую, оставляя огромными кирзовыми сапогами на пашне удобные, как тропка, следы; наклоняясь и подныривая под ветви, тяжело прогнувшиеся на подпорках, он задумчиво говорил:

- Все лето тут топчусь и не налюбуюсь. Эка ведь уродило!

У шалаша, поставленного между двух яблонь, действительно было хорошо, тоже - как сказал сторож. Шалаш аккуратный, заботливо укрыт ржаной прошлогодней соломой и очесан; под ним виднелся зазывно расстеленный старый полушубок. Чуть поодаль, в ямке, чернел закопченный кирпич, торчали глубоко вбитые рогульки для перекладины, на которую вешается чайник или котелок. Тут же, у очага, плашмя лежал ровный пенек, уже оглаженный сидевшими.

- Хорошо, правда.

- Вот садись и посиди. А я обойду - чайку тогда сообразим. Вместе и повечерим.

- Ладно.

Сторож ушел, прямой и длинный, похожий чем-то на задумчивого Дон-Кихота, каким он представлялся по книге и кино. Тарас Константинович припомнил все, что он знал о Китанине, - инвалид Отечественной войны, зимой работает скотником, каждое лето обязательно уходит сторожить. Немного, в общем... От безделья Тарас Константинович сходил на межу, набрал сухих сучьев, будыльника, запалил костерок. Понизу, между подбеленными стволами, или штамбами, как говорят садоводы, сразу засинело; на востоке, поверх потемневших веток, проглянула первая струистая звездочка. Дымок от костерка поднимался прямо, ровным фиолетовым столбиком, его смолистый запах и прыгающие язычки огня напоминали детство, ночное в лугах, теплое дыхание лошадиных морд за спиной...

- Вот и огонек, - негромко и одобрительно, появившись с противоположной стороны, сказал Китанин, скинул с плеча берданку.

Он нашарил в шалаше чайник, приладил его над костром, расстелил ватник, удобно, полулежа, устроившись на нем.

- Тихо все будто.

- А много лазят?

- Да ведь не без этого, случается. - Китанин усмехнулся. - Вчера об эту же пору - или чуть пораньше - двоих задержал. С полмешка набрали, со станции сами.

И, гляжу, теплые уже. Сколько, спрашиваю, выпили? По одной на нос, говорят - литр на двоих, выходит. Эх, мол, дурачье, дурачье! Хватило бы вам и половины, а на остальную трешку яблок-то этих - ящик бы купили. Без неприятностев. Ну, отпустил, известное дело. Мешок забрал, а им сказываю: идите, да больше не попадайтесь.

- Чего ж отпустил-то? - добродушно спросил директор.

- Попробуй не отпустить: темень, а они вон какие здоровые. Да под парами. Разок-другой двинут, и не встанешь.

- А берданка твоя?

- Чего ж я из нее - стрелять буду? В живых-то людей? Это вон на том конце, Егорушкин, - тот палить любит. Чтоб самого не утащили. - Китанин помолчал. - Бабенки из садов вертаются, - эти, бывает, тащут. Студенты, те поаккуратней были. А эти отчаянные. Иная еще ладно постыдится - в кусты свернет. А другие есть - выхваляются. Ты, говорит, со своей ржавой самопулькой хоть лопни, хоть провались, а я свой вес завсегда унесу!

Ну, этих, известно, постращаешь - свои, как-никак. Когда уж кто нагличает - Малышеву объявлю. Пофамильно, Тарас Константинович и сам знал, что из садов потаскивают. Заведено это почему-то на Руси с мальчишек - в сады лазать. Даже если на задах и свои яблоки висят: чужие, видно, слаще. Как знал и то, что шесть сторожей на такую махину - пустяк, острастка, а не охрана. Да и много ли, говоря по совести, унесет, вдобавок еще надрожавшись, хлопчик или та же языкастая бабенка? Всей душой не терпел Тарас Константинович расхитителей иного рода - самоуверенных и требовательных. Не позже чем вчера заявился к нему такой - чистенький, при галстучке, - что-то там у Быкова выяснял, И выговаривает еще, сукин сын! "Тарас Константинович, что у тебя за секретарь партбюро такой? Сказал ему - организуй два-три ящика, так он, представляешь, нос воротит! По таким вопросам, говорит, обращайтесь к директору. Так что скомандуй уж сам..."