С тех пор мои стихи не раз появлялись на страницах любимой газеты. Мало кто знает, что и нашумевшую повесть «ЧП районного масштаба», написанную в 1981 году, сначала хотели с продолжениями печатать именно в «Комсомольской правде», в этом пытался убедить большое начальство тогдашний главный редактор Геннадий Селезнев. Но начальство колебалось. Во-первых, газета только что с продолжениями опубликовала пространную повесть о райкомовских буднях своего же сотрудника Виктора Липатова, творившего в жанре «конфитюрного реализма». Давать буквально следом совершенно иную, совсем не «кондитерскую» версию комсомольской повседневности было как-то неловко, да и небезопасно при гигантском многомиллионном тираже издания. Во-вторых, уперлась цензура.

Любопытно: когда повесть в 1985 году вышла в журнале «Юность», возглавляемом Андреем Дементьевым, Липатов тиснул в «Комсомолке» разгромную рецензию «Человек со стороны». Обидно, слушайте: я человек, прошедший все ступени комсомольской иерархии от комсорга 8 «Б» класса 348-й московской школы до кандидата в члены ЦК КПСС, – и вдруг человек со стороны! Впрочем, «Комсомолка» же первой поздравила меня с премией Ленинского комсомола, которую мне за «ЧП» вручили уже в следующем, 1986 году. Самокритичность всегда была отличительной чертой ВЛКСМ.

В апреле 1987 году я стал делегатом XX съезда ВЛКСМ, и «Комсомолка» напечатала мое скандальное выступление. Мне удалось впервые с такой высокой трибуны поднять вопрос о «дедовщине», язве, разъедавшей Советскую Армию, а также поведать о том, что моя повесть «Сто дней до приказа», бичующая это позорное явление, вот уже семь лет как запрещена и «ходит по мукам согласования». К тому времени я был уже опытным оратором и, читая выступление, заранее согласованное, сверял свои слова с реакцией зала, где добрую половину, а то и больше составляли мужчины, прошедшие срочную службу. В глазах делегатов было одобрение: «Ну, наконец-то! Сколько можно отмалчиваться!» Меня проводили бурными продолжительными аплодисментами.

В кулуарах, принимая крепкие мужские рукопожатия и слова солидарности, я краем глаза наблюдал нервическое оживление людей в военной форме, представлявших комсомольский подотдел ГЛАВПУРа. И вот после перерыва выступил Герой Советского Союза Игорь Чмуров, легендарный пулеметчик, чудо-богатырь Афгана. Он обвинил меня в клевете на Вооруженные Силы и заявил, что никаких неуставных отношений в армии нет и быть не может. Зал ахнул, но затем, повинуясь примеру скандирующей группы, встал как по команде, и устроил Чмурову овацию. Я поначалу оставался сидеть в кресле, но руководитель нашей московской делегации чуть не силой поднял меня: «Юра, на нас смотрят! Нельзя отрываться от масс!» Я встал и присоединился к овации.

Повесть «Сто дней до приказа» вышла через полгода в той же «Юности», когда Руст преспокойно приземлился на Красной площади, а Горбачев в приступе заготовленной ярости поменял сразу всю верхушку Вооруженных сил, где, очевидно, зрел заговор против его разрушительного прожектерства. Дементьев, узнав о громких отставках, срочно поставил повесть, давно набранную и сверстанную, в текущий номер. Но ему тут же позвонили из всемогущей военной цензуры и сказали: «Напрасно вы это сделали, Андрей Дмитриевич, мы все равно не пропустим Полякова!» «Вы бы лучше Руста на Красную площадь не пустили!» – ответил автор «Лебединой верности», и в ноябре 1987 года повесть увидела свет!

Конечно, для меня, как писателя, это было долгожданное и радостное событие. Литераторы часто пишут «в стол», но не по собственному желанию. Каждая рукопись – это сперматозоид стремящийся стать человеком. Впрочем, люди рождаются разные. Но если говорить объективно, с учетом исторического опыта, то должен сказать вещь, которая понравится не всем: политическая система, в которой главный редактор журнала может послать куда подальше военную цензуру, обречена. Так и случилось. Вскоре распался СССР, была свергнута Советская власть, упразднена Коммунистическая партия, а следом и – комсомол.

Но «Комсомольская правда» осталась. Почему? Наверное, потому, что у комсомола была своя правда.

То, что случилось со страной в конце 1991 года, я категорически не принял и снова оказался в оппозиции, но теперь более ожесточенной и непримиримой, нежели прежде, когда я обличал недостатки советского строя. Трибуну для выражения моих тогдашних, более чем несвоевременных мыслей, мне предоставила «Комсомолка». Первая статья, опубликованная в декабре 1992 года, называлась «От империи лжи – к республике вранья». Название говорит, думаю, само за себя. В течение четырех лет протуберанцы своего гражданского негодования я выплескивал на страницы «КП», что не всегда проходило безнаказанно для газеты, о чем ниже. Знакомясь со статьями, собранными в этой книге, читатель сможет убедиться, насколько я был неосторожен. Должен сказать, именно в «лихие девяностые» я написал больше всего яростных публицистических статей. Слава богу, в России тогда борьба с инакомыслием писателей не дошла до того ожесточения, которое на Украине стоило жизни Олесю Бузине.

В детстве, как начинающего читателя, меня огорчало, что в собраниях сочинений классиков следом за любимыми произведениями идут зачем-то тома с публицистикой. «Не могу молчать!» Эх, Лев Николаевич, лучше бы ты помалкивал и сочинял продолжение «Войны и мира», ведь так и не рассказал, как Безухов стал декабристом, а Наташа поехала за ним в Сибирь. Или – Пушкин! Сколько наш гений потратил сил на газетные перепалки с Булгариным, а «Египетские ночи», отраду отроческого эротизма, так и не закончил. Жаль… Только с годами я понял, какое это увлекательное чтение – публицистика былых времен. Она доносит до нас бури и страсти минувшего, нравственные искания и политические сшибки, сотрясавшие людей, давно умерших, и страны, давно исчезнувшие с карт! Нет, это не прошлогодний снег, точнее сказать, это некогда раскаленная, а теперь застывшая лава. И ее прихотливые нагромождения странно напоминают ландшафт нынешней жизни. Впрочем, ничего удивительного: проклятые вопросы и бездонные проблемы мы получили в наследство вместе с нашей землей, историей, верой, вместе с супостатами – внутренними и внешними. Прочтешь какое-нибудь место из «Дневника писателя», глянешь в телевизор, послушаешь очередного вольнонаемного охмурялу и ахнешь: «Ну, Федор Михайлович, ну, пророчище!»

Взглянем на проблему с другого бока. А почему поэты, прозаики, драматурги пишут статьи? Неужели они не могут свести счеты со Временем при помощи, скажем, могучей эпопеи, разительной поэмы или комедии, которую современники тут же растащат на цитаты, как олигархи растащили общенародную собственность? Есть еще памфлеты, антиутопии, эпиграммы, позволяющие от души поквитаться с подлой действительностью.

(1991)

Однако литераторы, в том числе автор этих строк, продолжают писать статьи. Почему? А потому, что процесс художественного творчества долог, сложен, противоречив и непредсказуем. Да и само влияние художественного текста на общество неочевидно и ненадежно, напоминает скорее поддерживающую терапию или даже гомеопатию. А как быть, если требуется молниеносное врачебное вмешательство – тот же прямой массаж сердца?

Ведь случаются события, от которых, как пелось в революционной песне, «кипит наш разум возмущенный», когда хочется отхлестать гнусную рожу действительности наотмашь, вывалить политикам, соотечественникам, самому себе все и сразу, пока не остыл, не забыл, не перекипел, ведь отходчив русский человек, непростительно отходчив…