Классическое описание охоты на белого медведя в период активного освоения Арктики приводит Роберт Пири в книге «Северный полюс»:
«На этом берегу были места, где водились мускусные быки, и мы смотрели во все глаза, но не заметили ни одного животного.
Через несколько миль мы наткнулись на следы двух оленей, а проехав чуть дальше, были наэлектризованы напряжённым шёпотом зоркого Эгингва (один из эскимосов, входивших в экспедиционную партию Пири. – М. К.):
– Нануксоа!
Он взволнованно указывал на середину фьорда, и, проследив взглядом за его пальцем, мы увидели кремовое пятно, не спеша продвигавшееся к горлу фьорда, – белый медведь!
Нет зрелища, которое пробуждало бы жажду крови в сердце эскимоса так же живо, как вид белого медведя. Я, во всяком случае, такого не знаю. И при всём своём равнодушии к охоте в Арктике я был взбудоражен не менее моих спутников.
Пока я стоял перед собаками с кнутом в каждой руке, удерживая их на месте, – ибо эскимосская собака не хуже своего хозяина знает, что такое „нануксоа“, – трое эскимосов как безумные сбрасывали поклажу с саней. Как только с этим делом было покончено, Ублуя вскочил в сани и стрелой пронёсся мимо меня. За ним последовал Эгингва; когда он поравнялся со мной, я вскочил в его сани. За нами на третьей упряжке мчался Кулатуна. Человек, придумавший выражение „подмазанная молния“, должно быть, нёсся на пустых санях по следу белого медведя, управляя упряжкой эскимосских собак.
Медведь заслышал нас и огромными скачками устремился к противоположному берегу фьорда. Я встал к стойкам саней, дав Эгингва возможность прилечь и отдышаться. Вне себя от возбуждения мы летели по заснеженной поверхности фьорда.
На середине фьорда снег был глубже, и собаки не могли бежать так быстро, хотя рвались вперёд изо всех сил. Но вот они учуяли след – и тут уж ни снег, ни что другое не могло их удержать. Ублуя, один со своей сумасшедшей упряжкой, далеко опередил всех нас. Достигнув противоположного берега почти одновременно с медведем, он тотчас распряг собак, и мы увидели, как они погнались за зверем – крохотные точки величиной не больше комара, стаей взбегающие вверх по крутому склону. Прежде чем мы добрались до берега, Ублуя уже поднялся на вершину склона и сигнализировал нам оттуда, чтобы мы двигались в объезд – суша эта была не что иное, как остров.
Мы объехали остров кругом и нашли то место, где медведь вновь спустился на лёд. Он продолжал бежать по льду фьорда к западному берегу, преследуемый Ублуя и его собаками.
Самым странным в поведении медведя было то, что, как сказал мне Эгингва, он вопреки обычаю всех медведей в стране эскимосов не остановился, когда собаки настигли его, а продолжал бежать. Для Эгингва это было верным доказательством того, что в медведе сидит сам великий чёрт – грозный Торнарсук. Мысль о том, что он гонится за самим чёртом, ещё больше взволновала моего спутника.
Следы белого медведя.
По другую сторону острова снег был глубже и заметно замедлял наше продвижение. Поэтому, когда мы добрались до западного берега фьорда, то увидели издали медведя и собак Ублуя, которые медленно карабкались вверх по склону. Мы и наши собаки сильно запыхались. Но лай высвобожденных собак где-то наверху среди утёсов придал нам новые силы. Он означал, что собаки наконец выставили зверя. Достигнув берега, мы выпрягли и выпустили своих собак. Они побежали по горячему следу, а мы как можно быстрее последовали за ними.
Вскоре мы подошли к глубокому ущелью. Судя по доносившимся звукам, собаки и медведь находились где-то на дне.
Однако стены ущелья были слишком отвесны, так что по ним не мог бы спуститься даже эскимос, и мы не видели добычу. Медведь, по всей видимости, был под каким-то выпирающим уступом с нашей стороны.
Я направился вверх по ущелью, отыскивая место, где можно было спуститься, как вдруг услышал крик Эгингва: оказалось, что медведь прошёл вниз по ущелью и теперь взбирается вверх по противоположному склону. Я поспешил назад по скалам, покрытым глубоким снегом, и вдруг увидел зверя в ста ярдах от себя. Я поднял ружьё, дал два выстрела, но медведь продолжал подниматься по склону ущелья, – должно быть, я слишком запыхался и не сумел как следует прицелиться. Поистине в медведе сидел сам Торнарсук!
Тут я почувствовал, что жестоко оббил о камни культи обеих ног: пальцы на ногах у меня были отморожены ещё в 1899 году в Форт-Конгер. Ноги разболелись ужасно, и я решил отказаться от дальнейшего преследования медведя по крутым, усеянным валунами утёсам.
Вручив своё ружьё Эгингва, я сказал ему и Кулатуна, чтобы они продолжали погоню, а сам спустился по утёсам к саням и пошёл вдоль берега по льду фьорда. Но не успел я пройти сколько-нибудь значительное расстояние, как вдали послышались крики, и вскоре на верхушке горы появился эскимос, взмахами рук давая понять, что охота успешно завершилась.
Прямо впереди, как раз напротив того места, где появился эскимос, был вход в глубокую расщелину. Я поставил сани напротив и стал ждать. Немного погодя я увидел эскимосов, с трудом прокладывавших себе путь вниз по расщелине. Собак припрягли к медведю, и они тащили его за собой наподобие саней. Это было интересное зрелище – расщелина с крутыми каменистыми стенами в изодранной снежной мантии, возбуждённые собаки, волокущие столь необычный груз, бездыханная кремовая туша медведя, залитая кровью, кричащие и жестикулирующие эскимосы.
Когда медведя наконец спустили на берег, я сфотографировал его, меж тем как эскимосы ходили взад и вперёд, оживлённо переговариваясь: для них теперь было несомненным фактом, что в медведе сидел чёрт, иначе почему бы он стал убегать, когда собаки настигли его? Тонкости арктической демонологии не доступны пониманию белого человека, и я не принял участия в споре относительно того, удрал ли чёрт, когда винтовка Ублуя поразила его телесное обиталище.
Добыча вскоре была освежёвана и разделана искусными ножами эскимосов, мясо сложено на берегу, чтобы следующие за нами отряды доставили его на корабль, шкура аккуратно уложена на сани. После этого мы вернулись к тому месту на противоположной стороне фьорда, откуда впервые увидели медведя. Там мы отыскали выброшенные из саней припасы, и так как все – и люди, и собаки – изрядно устали, а проделанная за день работа внушала удовлетворение, решено было тут же устроить привал. Мы поставили палатку, зажгли керосинки и вволю наелись медвежьего бифштекса, который оказался особенно сочным, – очевидно, из-за недавнего присутствия Торнарсука».
Как сегодня охота на белого медведя выглядит, так сказать, с нашей стороны Берингова пролива, я знаю из нескольких достаточно авторитетных источников.
Процесс до крайности прозаичен: люди (а раз это у нас, то они непременно браконьеры) переезжают вдоль побережья из точки А в точку Б на мотонартах, видят бредущего по берегу или льду «умку», догоняют его и приканчивают из любого находящегося в их распоряжении оружия.
Шприцы и медведи
Вспоминается эпизод: в районе поселения Мыс Шмидта на Чукотке в середине восьмидесятых годов случилась тяжёлая ледовая обстановка. Для белого медведя, у которого нерпа – основная добыча, это означало суровую бескормицу. Все «умки» собрались в окрестностях посёлка – на помойках, естественно. Точно так же естественно случилось ЧП: местная женщина, чукчанка, напилась «огненной воды» и прилегла отдохнуть на помойке. Кто-то из медведей спутал её с мусором и съел. На место происшествия на вездеходе приехал срочно вызванный охотовед и застрелил пару оказавшихся на той помойке медведей. На всеобщую беду здесь же (не на помойке, а в посёлке) оказался и московский корреспондент «Литературной газеты», который устроил шум на весь СССР, подав материал в духе «как фашисты расстреляли беззащитных животных».
После публикации статьи медведей боялись трогать, и они совсем распоясались – стали целыми выводками бродить по улицам посёлка. И в Москве было принято соломоново решение – медведей усыплять и спящих вывозить как можно дальше во льды. Отправили воплощать в жизнь это решение трёх охотоведов и меня (я должен был контролировать данное мероприятие в качестве представителя Академии наук СССР).
Но московские чиновники в советские годы были людьми мудрыми и отправили в Мыс Шмидта не только усыпляющее ружьё с четырьмя шприцами и снотворным, но и пять лицензий на вынужденный отстрел.
Надо сказать, что это был мой первый (и последний) опыт общения с белыми медведями.
Сами по себе звери ничего из себя не представляли – стояли целыми днями на свалке и спали там же.
Один из коллег по молодости предложил их тут же перестрелять на хрен, но главный охотовед отказался.
– Давай сперва усыпить попробуем, – сказал он.
А присланное из Москвы ружьё представляло собой одностволку 28-го калибра со стволом «цилиндр» и подъёмным целиком. К прилагаемым шприцам инструкция отсутствовала в принципе. Мы не получили ни слова информации ни про пороховую навеску, ни про дозировку препарата.
Для эксперимента взяли мы ватник, повесили его на проволоку, зарядили ружьё с навеской, вдвое уменьшенной от 28-го калибра, зарядили шприц и выстрелили.
По нашему размышлению, при достаточной навеске пороха шприц должен был застрять в ватнике.
Но шприц так не думал. Он пробил ватник и улетел в Северный Ледовитый океан.
Шприцев осталось три.
Навеску пороха уменьшили ещё вдвое.
Шприц запутался в ватнике и сломался.
А шприцы, замечу, были добротные, выточенные из латунного прутка.
Зарядили мы ружьё третьим шприцем и поехали на свалку на вездеходе.
Взял охотовед ружьё, выстрелил из него медведю в лопатку. Теперь, говорит, ждать надо минут пятнадцать, пока подействует.
А подстреленный медведь мгновенно упал, перевернулся на спину, лапами сделал «велосипед»… и затих навсегда.
Посмотрели мы на это дело, переглянулись, подходим. А он, сердешный, остывает уже.
В общем, нашли мы шприц под шкурой с другой стороны.
Расстроились очень сильно.
И положили из карабинов всех оставшихся.
