Всякий раз, когда Анна переходит из отцовского мира в мир матери и Лидии, ей кажется, будто она стряхнула с себя одну жизнь ради другой, более глубокой. А когда, вернувшись в отцовский мир, она держит его за руку и они мчатся в город, она стряхивает с себя мать с Лидией, порой напрочь их забывает. Так она и мечется, то туда, то сюда, с каждым разом все дальше, все глубже; в конце концов ей стало казаться, что глубже уже некуда. Но всякий раз выясняется, что можно еще глубже. Дна она так и не достигла.

Эдди припарковал свой “дюзенберг” возле “Бара Сонни на Западном берегу”: оставлять машину на пирсе он опасался. Субботний вечер, до новогодья всего три дня, а вокруг мертвая тишина – неопровержимое доказательство, что за эту неделю сюда не прибыло ни единое судно, и за предыдущую тоже.

Он поздоровался с Мэтти Флинном, седоголовым хозяином бара, и по усыпанному опилками полу прошел в дальний угол; там, под плакатом, на котором Джимми Брэддок[9] в боксерской экипировке готовится к бою, Джон Данеллен ведет свой подпольный бизнес. Данеллен, крупный мужчина с ручищами свирепого портового погонялы, уже лет десять не работает в порту. Он прилично одет, но выглядит сникшим, поеденным ржой, точно долго простоявшее на якоре грузовое судно. Вокруг Данеллена всегда толчется куча подхалимов, просителей и мелких рэкетиров, собравшихся вручить боссу его долю в обмен на его благословение. Судоходство замерло, портовые рабочие в отчаянном положении, а подпольный бизнес растет как на дрожжах.

– Здорово, Эд, – буркнул Данеллен, едва Эдди уселся на стул.

– Привет, Данни.

Данеллен дал знак Флинну, чтобы тот принес пива “Джениси” и стаканчик хлебной водки. Сам тоже сел с рассеянным видом, но на самом деле внимательно слушал радио: он не расстается с портативным приемником (он умещается в чемоданчике), но звук всегда на минимуме. Данеллен постоянно в курсе событий на скачках и на ринге, на стадионах и на баскетбольных площадках – то есть следит за всеми спортивными состязаниями, на которых делают ставки. Но больше всего любит бокс. И даже поддерживает двух ребят-юниоров легкого веса.

– Ты передал невесте мои добрые пожелания? – спросил Данеллен.

Лонерган, спец по подпольным лотереям, человек здесь новый, навострил уши.

– Риск очень уж велик, – заметил Эдди. – Погожу, после нового года передам.

Данеллен одобрительно хмыкнул:

– Вот-вот, лучше тишком да ладком.

Подношение предназначалось сенатору штата. Вручить пакет планировали после венчальной церемонии в кафедральном соборе Святого Патрика, когда все потянутся к выходу. Дэр Дулинг, отец невесты, банкир, – близкий к кардиналу Хейзу человек. Кардинал лично венчал молодых.

– А по мне, особого риска там не было, – возразил Лонерган. – Закон, ясное дело, приняли, но этот закон на руку нам.

– Ты тоже там был? – изумился Эдди.

Лонерган ему не понравился. Длинные зубы придают ему насмешливый вид.

– Мамка моя ту невесту нянчила, было дело, – с гордостью сообщил Лонерган. – Надо же, Керриган, а я тебя там не приметил.

– Так это ж Эдди, – хмыкнул Данеллен. – Фиг его приметишь, если он сам того не захочет.

Он покосился на Эдди, и тот расчувствовался: старина Данни, дружище… Такого трогательного ощущения родства Эдди не испытывает даже к своей сестре Брианн. Когда-то давно Эдди спас жизнь Данеллену, а заодно еще одному приютскому парнишке; на Рокавее они попали в разрывное течение – барахтались, орали и блевали, а он их вытащил. Никто из них о том случае ни разу не обмолвился, но все трое помнили о нем всю жизнь.

– В другой раз присмотрюсь получше, – угрюмо буркнул Лонерган. – Пиво за мной.

– Хрен тебе – за тобой! – рявкнул Данеллен. От этого неожиданного приступа ярости встрепенулись два олуха с расплющенными носами, они всюду следовали за боссом. Данеллен держал их на расстоянии: ему нравилось разыгрывать из себя добродушного дядюшку, а эти громилы портили всю картину. – За порогом бара ты Эдди Керригана знать не знаешь, усек? Хорошенькое дело, черт побери: вот он дружески беседует с птицами высокого полета, а через минуту точит лясы с недоумком вроде тебя? Тебя, мать твою, не касается, куда Эдди собрался. Кончай совать нос, не то схлопочешь.

– Простите, босс, – пробурчал Лонерган; щеки у него побагровели.

Эдди почувствовал, что Лонерган прямо-таки сочится завистью, и едва удержался от смеха. Подумать только, Лонерган ему завидует! Конечно, Эдди хорошо одевается (спасибо Агнес) и пользуется расположением Данеллена, но он – ничтожество высшей пробы. Кличка “Кошелек” точно передает суть: он – простофиля, который возит пакеты (с деньгами, разумеется, но об этом ему знать не положено) от одних людей к другим, между которыми заведомо нет ничего общего. Идеальный “кошелек” не связан ни с теми, ни с этими, одевается неброско, держится скромно, а главное – умеет проворачивать закулисные операции без малейшего намека на их незаконный характер. Эдди Керриган – именно такой человек. Он прекрасно держится всюду: на скачках, в танцклубе, в театре, на собраниях Общества Святого Имени. У него располагающая внешность, самый обычный выговор и огромный опыт общения с представителями разных слоев страны. Он умеет в последний момент притворно спохватиться и вручить собеседнику заветный пакет, бормоча:

– Надо же, чуть не забыл, это вам от нашего общего друга. Словом, спасибо.

За труды Данеллен платит ему ровно столько, чтобы Керриган не умер с голоду: когда дела идут хорошо – двадцать долларов в неделю; если Агнес тоже получает немножко за сдельную работу, им только-только хватает продержаться и не закладывать последнее, что они еще не отнесли к ростовщику: карманные часы Эдди – с ними он ни за что не расстанется до гробовой доски, – радиоприемник и часы, свадебный подарок от Брианн. Крюк портового грузчика теперь стал казаться очень заманчивым вариантом.

– На карантин что-нибудь ждешь? – спросил Эдди. Он намекал на суда, что станут на причал у трех пирсов, которыми ведает Данеллен.

– Может, на денек-другой, из Гаваны.

– Причалят к одному из твоих пирсов?

– Наших, – поправил Данеллен. – Наших, Эдди. Тебе что, ссуда нужна?

– У него не возьму.

Эдди имел в виду Ната, ростовщика, в ту минуту увлеченно игравшего в дартс; Нат ссужал деньги под двадцать пять процентов в неделю.

– Эх, ты, Эдди, – с укоризной сказал Данеллен. – Я тебе за эту неделю заплачу.

Эдди намеревался уйти после первой же порции спиртного. Но дерзкая выходка Лонергана спутала карты, и он решил, что благоразумнее будет пересидеть наглеца. Значит, придется пить наравне с Данелленом, а тот ведь втрое толще Эдди, и вдобавок у него вместо одной ноги деревяшка. Эдди не сводил глаз с двери в надежде, что с минуты на минуту явится Мэгги, жена Данеллена, та еще ведьма; она наверняка с ходу разорется и выкурит мужа из бара, будто Данеллен – рядовой грузчик, пропивающий получку, а не здешний профсоюзный босс, который того и гляди станет членом городского управления. Но Мэгги не появилась, и спустя время Эдди, к собственному удивлению, обнаружил, что вместе с Данелленом и еще кое с кем он во все горло распевает “Черную бархатную ленту”, причем все певцы дружно утирают слезы. В конце концов Лонерган распрощался и ушел.

– Не нравится он тебе, – после его ухода проронил Данеллен. Он сказал бы ровно то же самое, если бы первым ушел Эдди.

– Да нет, парень как парень.

– Считаешь, он малый честный?

– Вроде как не мухлюет.

– Ты же эти штуки-дрюки носом чуешь, – сказал Данеллен. – Тебе бы в копы податься – самое оно.

Эдди пожал плечами, разминая в пальцах сигарету.

– Ты даже думаешь, как они.

– Все равно пришлось бы ловчить. А тогда – что это за коп?

Оборотив к нему грубое, изрытое морщинами лицо, Данеллен проницательно глянул на Эдди:

– Кто приметит уменье ловчить? Тот, кто сам ловчила, – так или не так?