Тем временем Екатерина предпринимала попытки оказать влияние на великого князя. Поначалу ей это удалось. Петр Федорович отказался поставить свою подпись под докладом об учреждении посольств во Франции и в России. Однако через несколько дней британский посол получил «дурные вести», о чем тут же проинформировал Екатерину: «Почти достоверно, что этот двор вместо гарантии Ганновера, как вам передали, не желает даже принять условленных 100 000 фунтов стерлингов. Дело о французском посольстве совершенно решено… Как это могли вам сказать, что хотели обеспечить Ганновер? Я знаю их план (и это план великого канцлера); он заключается в том, чтобы предложить новые переговоры с целью их затянуть и выиграть время до приезда французского посла к этому двору, не обещая английскому королю никакой помощи, ни даже доброго расположения со стороны России». И далее Уильямс просил советов и содействия великой княгини («Я их прошу у вас на коленях») рекомендовать ему новых друзей. «Укажите мне их; и я очень опасаюсь, чтобы и вам они не были также нужны, так как канцлер уже в руках Австрии и Франции». Впрочем, сам посол неплохо разбирался в расстановке сил при дворе, судя по тому, что советовал Екатерине сообщить Бецкому, что «в доказательство своей привязанности он бы помешал приезду французского посла, прибавляя, что в этом заключается самое большое сокровенное желание великого князя»71.

Предпринимаемые послом действия по недопущению сближения России с Францией продолжались, и Екатерина в том ему активно помогала, расценивая ожидаемый приезд посла Франции «с презрением», а его самого как «врага, вооруженного с ног до головы». Она пыталась оказывать влияние на сановников, убеждая посла, что Нарышкин пойдет к Ивану Ивановичу Бецкому и подтвердит, что докажет свою привязанность к великому князю, препятствуя приезду французского посла. Не исключено, что именно Екатерина инспирировала отказ супруга подписать бумаги о приглашения ко двору французского дипломата. «Вчера императрица велела спросить у великого князя, кто ему отсоветовал подписаться, – извещала великая княгиня Уильямса. – Он ответил с досадой… что никогда не заставят его играть роль бесчестного человека и подписать то, чего он не одобрял».

То, что на решение великого князя противиться подписанию доклада повлияла его супруга, свидетельствует письмо Екатерины от 11 августа 1756 г. Она заверяла дипломата в том, что на ближайшей конференции императрица спросит у великого князя причины отказа подписать им доклад и получит ответ, что ему «было невозможно подписать по совести то, что он признает вредным, и что французский посол может прибыть сюда с одной целью заводить козни». Уильямс остался доволен позицией «молодого двора». «Великий князь отлично сыграл свою роль, – писал он. – Я горжусь этим доказательством его благосклонности и доверия»72.

Однако вскоре великий князь, не выдержав давления со стороны канцлера и Апраксина, все же подписал бумаги, заявив, что сделал это только для того, «чтобы понравиться императрице, но вовсе не потому, чтобы он одобрял самое дело». Тем не менее, Екатерина попросила Уильямса написать Петру Федоровичу благодарственное письмо, полагая, что он заслужил это, «хотя бы за его доброе намерение». Посол, моментально отреагировав на просьбу Екатерины, отправил послание великому князю, попросив при этом возвратить его по прочтении. «Ваше Высочество, – писал Уильямс. – Мне очень хорошо известно, насколько король, мое отечество и я сам обязаны Вашему Императорскому. Король… в состоянии оказать Вашему Императорскому Высочеству знаки своей дружбы, и он к этому очень склонен. Мое отечество, находящееся в союзе с Россией беспрерывно в течение двух столетий, всегда сохранит за то живую благодарность, что же касается меня, то моя привязанность и моя преданность особе вашего императорского высочества и ее выгодам прекратятся только с моей жизнью». А далее Уильямс продолжал: «Я не удивился тому, что Ваше Императорское Высочество воспротивились задуманным мерам к учреждению французского посольства при этом дворе. Версальские министры интриганы и предприимчивы при всех дворах, и они довольно блестящим образом доказали это в С. Петербурге… И если сегодня Франция делает вид, что ищет дружбы императрицы, то она это делает скорее с намерением повредить Великобритании, чем с целью предоставить какую-либо выгоду этой империи»73. Как видно, и посол, и Екатерина стремились к тому, чтобы великий князь стал их союзником в деле, направленном на сближение с Великобританией.

Каким же образом послу удалось не только быстро войти в доверие к великой княгине, но и оказывать на нее столь значительное влияние? Прежде всего Уильямс использовал для этой цели своего протеже – Станислава Понятовского, всячески поощряя его тайную связь с Екатериной. На будущего короля Польши великая княгиня произвела неизгладимое впечатление. «Ей было 25 лет, – описывал Понятовский одну из первых встреч с Екатериной. – Оправляясь от первых родов, она расцвела так, как об этом только может мечтать женщина, наделенная от природы красотой. Черные волосы, восхитительная белизна кожи, большие синие глаза навыкате, много говорившие, очень длинные черные ресницы, острый носик, рот, зовущий к поцелую, руки и плечи совершенной формы; средний рост – скорее высокий, чем низкий, походка на редкость легкая и в то же время исполненная величайшего благородства, приятный тембр голоса, смех столь же веселый, сколь и нрав ее … Она много знала, умела приветить, но и нащупать слабое место собеседника. Уже тогда, завоевывая всеобщую любовь, она торила себе дорогу к трону». Примечательно, что секретарь британского посла, красочно описывавший портрет своей возлюбленной, не обошел вниманием шифровальный столик, стоявший в комнате княгини. Он не преминул заметить, что «напряжение физическое пугало ее не больше, чем самый текст, каким бы… опасным ни было его содержание»74. Как видно, Понятовский был неплохо осведомлен о секретной переписке своего патрона с великой княгиней.

Красивый поляк, влюбленный (или изображавший влюбленность?) в Екатерину, пленил княгиню. «Мы находили необычайное удовольствие в этих свиданиях украдкой, – писала в своих «Записках» Екатерина. – Не проходило недели, чтобы не было одной, двух или трех встреч, то у одних, то у других»75. Роман развивался бурно, и посол этому активно способствовал, «тысячью различных способов» помогая Понятовскому связываться с Екатериной – хотя и делал это вопреки своему собственному желанию. Ведь он и сам был неравнодушен к красавцу-поляку. В одном из писем к Екатерине Уильямс писал: «Я полюбил Понятовского прежде, чем вы увидели его. Шесть лет прошло, как я его воспитываю, я всегда считал его моим приемным сыном… Друг столь привязанный, доверенный, столь ловкий и верный – бесценен… Он… разделяет мои горести и мои радости и … любит меня без интереса… привязан ко мне без расчета и уважает меня только потому, что он знает меня. Правда, что я имею к нему нежность отца; он мой избранник, мой приемный сын, и я сам себе рукоплещу, когда я вижу каждый день, что мой рассудок и вы хвалите мой выбор»76. В свою очередь, и Станислав с восторгом отзывался об Уильямсе: «Он мой благодетель, и гувернер, и наставник, и опекун, которому доверили меня родители. Он так давно и нежно любит меня». Впрочем, об отношениях британского посла и его секретаря вовсю сплетничали в свете. Клод Рюльер замечал: «Граф Понятовский свел в Польше искренние связи с сим посланником, и так как один был прекрасной наружности, а другой крайне развратен, то связь сия была предметом злословия». Не исключено, что именно «особые» отношения Уильямса с молодым аристократом послужили причиной ревности посла, что однажды вылилось в публичный скандал и едва не привело к самоубийству Понятовского77.