– Да откуда?

– Ну, может, давал кто–нибудь.

– Нет. Никто мне ничего не давал.

– А скажите, Евгения Львовна, с иностранцами вам не доводилось общаться?

– С иностранцами? Откуда у нас иностранцы? Если только шведки, причем третьего размера.

Волна легкого недоумения прокатилась по лицу старшего лейтенанта.

– Какие–какие шведки?

– Ну, эти… – Женечка покрутила рукой, в которой как бы были зажаты шведки.

Сергей Афанасьевич заморгал с каким–то облегчением.

– А вы шутница, Женя Игнатова, – продолжил он уже слегка игриво. – Я даже сразу не понял, что за шведки такие. Характер у вас веселый, да? С людьми быстро сходитесь… Симпатичная девушка, много друзей.

Некоторое время разговор крутился вокруг того, какая она замечательная комсомолка и ответственный работник. Тут Сергей Афанасьевич явно перебирал, и Женечка в напряжении ждала перехода к главному. Должен же он был явиться в контору с определенной целью. Идти, правда, ему было недалеко.

– Ну, а с Краснопольцевым Кириллом Ивановичем вы хорошо знакомы?

«Вот оно!» – пронеслось в голове Женечки.

– Знакома, он же у тех художников главный. Помните, я вам рассказывала про протечки в их мансарде. Видела его пару раз. Приятный дядечка такой.

Сергей Афанасьевич решил, что пора переходить к делу:

– Он вас, кажется, в гости приглашал чайку попить. Вам там понравилось, да?

Женечка пожала плечами. Ничего, мол, особенного.

– А что–нибудь интересное там видели?

– Макет у него на столе стоит. Они проектируют музей Ленина в Улан–Баторе. И вообще, они правые – приспособленцы и конформисты, – голос Женечки задрожал, выдавая волнение.

– Приспо–о–собленцы, – потянул Привалов. – Это даже мне интересно, к чему это они приспосабливаются?

Поняв, что совершила ошибку, Женечка попыталась ее исправить:

– Они не какие–нибудь левые, они за нашу советскую власть. Ленина рисуют.

– Так это хорошо, Женя. Вы не волнуйтесь. Вот и помогите нам разобраться в том, что они действительно за советскую власть, а не приспособленцы, как вы сами только что сказали. Нам и нужно от вас совсем немного. Когда к Краснопольцеву в гости пойдете, внимательно по сторонам поглядите. Мне от вас только это и нужно, Женя, я ведь вас в агенты контрразведки не вербую, – доверительно усмехнулся Привалов. – Просто внимательно смотреть и запоминать. Не так уж и сложно, правда? А потом мне при встрече рассказывать. Согласны? Вы же комсомолка, Игнатова Женя. У вас вся жизнь впереди, вам жилплощадь нужна. Замуж выйдете, детей нарожаете. Наша молодежь, одним словом.

– Двумя словами, – машинально поправила его Женя, в ужасе поняв, что не может встать и сказать ему «нет». Непонятный страх почти парализовал ее. Сглотнув, она смотрела в ставшие вдруг жесткими глаза. Помолчав минуту, словно ожидая ее ответа, он продолжил:

– Вот и хорошо. Я знал, что вы меня правильно поймете. О нашем разговоре никому рассказывать не рекомендую. Встретимся через пару недель. Я вам позвоню где и когда.

Выйдя на ватных ногах из кабинета начальницы, Женечка кинулась к своему месту, схватила пальто и выскочила на улицу Каляева. «Я даже пожала ему руку, – стучало у нее в голове. – Кому? Кому я пожала руку! Что мне делать? Я не могу его видеть. Что же мне делать?» Добежав до конца улицы, она остановилась отдышаться. Вокруг, как всегда, торопились прохожие. Пригревало апрельское солнышко. Постовой на углу Каляева и Литейного не спеша прохаживался у бокового подъезда Большого дома. Мир не перевернулся. Никто даже не заметил, что происходит с Женечкой, не обратил на нее внимания.

«Почему я сразу не отказалась? Чего я боюсь?» – Женечка повернула и торопливо засеменила назад. Возвращаться в контору она не могла. Не могла встретиться взглядом с рыбьими глазами начальницы, не могла слышать Лелин голос с хрипотцой.

«Это Леля! – осенило Женечку, – Леля, Леля, Леля!» Ноги принесли ее к дверям Египетского дома. Грохот дверцы лифта больно отдался в затылке.

– Да что с тобой, Женечка? Ну–ка, посиди, пока я тут разберусь с делами.

Кирилл Иванович усадил ее в знакомое кресло. Она машинально выпила принесенного кем–то чаю, заметив, как дрожит рука, держащая чашку. Ждать пришлось довольно долго, но это помогло немного успокоиться. Шок проходил, зато разливалась странная усталость. Сейчас было трудно даже говорить.

– Так что случилось?

Милые, любимые глаза из–под очков.

– Мне только что предложили доносить на вас, Кирилл Иванович.

– Ну, а ты что?

– Я не сказала «нет», я ничего не сказала! Я просто испугалась, – Женечка тихонько заплакала.

– А–а–а! Ну что ты так убиваешься, девочка? Наша местная стукачка уходит в декрет, им срочно нужна замена. Успокойся, пожалуйста.

Он снова посадил ее к себе на колени, и на этот раз Женечка не вырвалась, а уткнулась ему в плечо лицом, по которому текли слезы.

– Как же так? – залепетала она. – Вы же Ленина рисуете… Не какие–нибудь левые…

Кирилл Иванович погладил ее по голове.

– Ты про книги ему говорила? Про самиздат?

– Нет. Он спрашивал про запрещенную литературу. Я сказала, что ничего не читала и никто мне ничего такого никогда не давал. Но я вспомнила, – Женечка выпрямилась. Ее лицо почти касалось лица Кирилла Ивановича, – Леля видела у меня Набокова, даже просила почитать. Она знает, что у вас есть внучка.

– Скажи пожалуйста, какая осведомленная. Это которая же Леля? Длинная такая? Она у нас тут была, мне она не понравилась. Если это Леля ваша стукнула, почему он не стал напирать на тебя? Это же их обычная тактика. Кто дал да откуда взяли.

– Может, он не хотел, чтобы я на нее думала?

– Не знаю, девочка. Так что ты будешь делать? В принципе, к нам можно приходить чай пить. Я не против. Будешь им докладывать, что и как.

– А книги?

– Нет никаких книг. Ничего нет.

– Не могу я видеть этого человека, встречаться с ним, доносить на вас. Нет. Не могу, – слезы снова потекли по Женечки-ному лицу. – Придумайте, что мне делать. Мне больше никто не поможет. Мама уехала, да она бы только испугалась и ничего не смогла бы придумать.

Рука продолжала гладить ее голову. Кирилл Иванович молчал.

– Слушай, – наконец сказал он, – а этот, как его, гэбэшник, говорил тебе, чтобы ты никому не рассказывала о его предложении?

– Да, уже в самом конце. И я промолчала, вроде как согласилась. Я испугалась. Я почему–то очень его испугалась.

– И не такие, как ты, пугались, детка. Не убивайся. Машина–то эта страшная. Все косточки переломает, изжует и выплюнет. Давай сделаем так: ты всем на работе расскажешь о его предложении. Пусть все знают. В КГБ не любят огласки. Ладно? Это ты сможешь? А потом будет видно, что делать. Жизнь они тебе, конечно, испортить могут, но тут ты уж сама должна выбирать.

Женечка обрадованно закивала и в каком–то неожиданном порыве благодарности кинулась целовать лицо человека, только что выручившего ее из беды. Кирилл Иванович снял мешавшие очки и дотронулся губами до ее губ. Женечка не испугалась и не отпрянула, а доверчиво потянулась губами, продолжая поцелуй. И было в этом первом поцелуе что–то незнакомое и взволновавшее ее настолько, что страх отступил и забылся.

– Так и сделаю. Я больше не боюсь, – тихонько выдохнула она.

Дома Женечка не включила свет в комнате и не закрыла шторы. С дивана ей видна жизнь людей напротив. Немое кино. Кухня. Пара соседок у плиты. Возле них крутится ребенок. Упал. Мама берет его на руки, что–то говорит. Входит мужик в майке и трениках. Закуривает. У них ничего не происходит. Все происходит в темной комнате Женечки, зажатой стенами двора–колодца где–то между Большим и Египетским домами. За окном постепенно темнеет. Пора белых ночей еще не пришла.