Ньюта от депрессии спасают сигареты, дорогое вино и короткий номер «добрых услуг». От любого дерьма — или то, или другое. Когда же всё совсем плохо, три пункта совмещаются. Знать, что ты себя убиваешь, при этом чувствуя в лёгких сладкий пьянящий вишнёвый дым, значит намеренно принять тот факт, что ты — мазохист с зависимостью, потому что остановиться уже невозможно.

Дерьма в жизни с годами всё больше, и жажда разрядки всё сильнее. И Ньюту удавалось впадать в некое забытье, погружаясь в мир собственных страстей и желаний.

Рассел не любил повторяться. Каждая «Бабочка», как он называл их, когда-либо входившая в его дом, улетала через пару часов и больше никогда в его жизни не появлялась. Пусть все они и хотели продолжения. Но их можно было понять — первое, что видела каждая девушка, помимо богатой мебели, это чёрный костюм, бокал красного вина в тонких изогнутых пальцах, оценивающий взгляд тёмных глаз, чуть растрёпанные светлые волосы, непринуждённая поза и ко всему этому стойкий запах вишни, придающий атмосфере чёртового романтизма. Любая Бабочка покорялась с порога, а Ньют пока даже не смотрел в её сторону. Через пять минут она уже извивалась из-за нехватки воздуха под ним, а через час, взъерошенная и тяжело дышащая, уходила. Но перед выходом, как бы случайно, напоминала свой номер, сказав коронное «Звони, если что». Но Ньют не звонил, мысленно вычёркивая девушку из списка, и при следующем выборе вызывая совершенно другую. Но по сути, точно такую же.

И так было два с половиной года, пока к Ньюту не прилетела одна не такая — отмеченная у них, как номер «А1» и рядом мелким шрифтом «Т. Агнесс». Она отличилась ещё у входа — стоило стройным ногам перепорхнуть через порог, как девушка поморщила напудренный нос.

— Что? — недовольно поинтересовался Ньют.

— Ненавижу вишню.

— Запах романтики.

— Тебе она не нужна, ровно как и мне.

Ньют нахмурился. Бабочка проявляла совершенно не свойственный её виду характер, хотя как факт, ничего особенного в ней не было — худая, бледная, в этом их нелепо открытом чёрном платье, едва налезающим на бёдра, длинноногая, на высоченных каблуках, с кроваво-красными губами и тёмными густыми волосами, прикрывающими острые плечи. Никакая.

А Ньют мог сравнить, он подобных видел не раз и не два.

Напряжение внутри него всполыхнуло с новой силой, и Рассел приступил к уже привычному «ритуалу» с особым наслаждением. Ведь он знал, что весь насквозь пропах вишней.

Агнесс делала всё, что ему было нужно и так, как ему было нужно. Но она сама была не такой, как ему нужно и каких он обычно хочет. Поэтому Ньют очень скоро решил, что она исчезнет из его жизни даже быстрее, чем её предшественницы.

Всё закончилось. Девушка, переведя дыхание, поднялась, собрала расбросанные по комнате вещи и пошла к выходу, хотя парень ещё и не намекал на то, что ей пора валить, потому что сам медленно отходил от экстаза. Обычно, все хотят остаться с ним до утра и с притворной улыбочкой закрывают глаза, «погружаясь в сладкий сон».

— Бывай, Рассел, — безразлично бросила она и скрылась за дверью.

Весь следующий день Ньют срывался на всех подряд, кричал, ругался трёхэтажным матом на любую мелочь, но наотрез отказывался признавать, что Бабочка смогла подорвать его самолюбие, может, и не стараясь. За тот день он уволил семь человек, причём пять из них просто оказались в ненужное время рядом с его психозом. Придя домой он отшвырнул в сторону сумку, запуская пальцы в волосы, от которых всё ещё веяло вчерашней вишней. Окончательно распсиховавшись, Ньют набрал нужный номер и сказал только одно: «Это Рассел. А1».

— Повторяешься, парень, — с усмешкой сказала Агнесс, заходя в квартиру спустя полчаса после его звонка.

Ньют рывком поднялся с кресла и приблизился к ней, буравя взглядом.

— Ты слишком наглая для бабочки, — процедил он сквозь зубы.

— Для кого? — она приподняла брови, кривя губы ещё сильнее. — Пусть наглая, но я же здесь. А у нас про тебя легенды слагают — ни одна никогда не оставалась у него до утра, ни одна больше не встречала его, — наигранно загадочным тоном произнесла Агнесс, прикусывая губу.

Ньют сильнее сжал зубы, делая шаг вперёд. Девушка уже была прижата к двери, но сохраняла завидное спокойствие. Рассел был к ней слишком близко, но не замечал этого. Или замечал, но не придавал значения.

Парочка играла в жестокие «гляделки» и ни один из них не хотел уступать.

У Агнесс глаза синие, с оттенком какой-то насмешки и лёгкого самодовольства. И Ньют в какой-то момент начал понимать, что тонет в них — медленно, но верно. И чем глубже, тем меньше в нём злости.

— Ты меня помолчать сюда вызвал? — тихо спросила Бабочка, и Ньют жадно поцеловал её.

Агнесс ходила к нему каждый день в течение трёх месяцев, и каждый вечер уходила, сохраняя свою лёгкую улыбку на внезапно красивом лице.

Из всех тех, она больше всего напоминала Ньюту бабочку — свободную, независимую и по-особенному прекрасную. Она не входила, а именно влетала в его жизнь каждый раз, бесшумно, но мгновенно переманивая всё его внимание. И точно так же уходила. Блондин не стремился её поймать или хотя бы удержать, но понимал, что и когда она уходит, всё вдруг становится серым.

— А зовут тебя как, загадочная буква «Т»? — спросил он однажды, развалившись на кровати и наблюдая за тем, как Агнесс натягивает на себя платье.

— Тереза.

«Те-ре-за». Он редко произносил это имя, но знал, что у него вишнёвый вкус, как будто назло хозяйке.

Ньют был готов жить так, может и не до конца своих дней, но хотя бы до тех пор, пока ему либо не надоест, либо он не поймёт, почему ему это не надоедает.

А потом вдруг в его жизни возникла Бренда. Такая правильная и непорочная красавица, что аж тошнит. Они познакомились на каком-то бессмысленном вечере, тему которого Ньют забыл уже через час после его окончания, и девушка тут же поклялась помочь ему, всегда быть рядом для духовной поддержки, избавить от вредных привычек и всех этих внутренних демонов. А это значило, что заветный номер исчез из телефонной книги без каких-либо предупреждений.

Бренда таскала его на все светские мероприятия, широко улыбалась, гордилась всеми его мелкими успехами, вызывая натянутые улыбки всех этих расфуфыренных снобов. Но Ньюту удавалось быть одним из них — он научился так же фальшиво вежливо улыбаться, ненавидя их всех до глубины души.

Дни шли, Бренда всё больше уверяла всех и себя, что они с Ньютом идеальная пара, и все верили. Кроме самого Рассела, потому что в Бренде всё было не его — она постоянно улыбалась, никогда не повышала голос, всегда была со всем согласна, ходила, громко топая ногами бегемот, какая там бабочка, и главное — она обожала вишню. Постоянно душилась вишнёвыми духами, объясняя это тем, что ей хочется больше романтики в жизни. И Ньют чувствовал, что тоже начинает ненавидеть чёртову ягоду. А однажды на очередной какой-то там вечер Бренда нацепила на себя подвеску в виде голубой бабочки — такой же, как глаза Терезы — что дразняще маячила перед его глазами. Тогда Ньют сбежал быстро, сославшись на адскую головную боль.

Вокруг всё начало напоминать о ней, о той жизни, что у него была раньше. Ньют не мог жить с ломкой по тому, что стало частью плоти — не только по алкоголю или по сигаретам, а по элементарной свободе. Когда он сам мог контролировать или не контролировать себя, делать с собой всё, что захочет, любить то, что захочет, или не любить совсем.

А ещё эти свободные бабочки… Он начинал завидовать этой их свободе.

А Тереза даже не пыталась связаться с ним, после того, как он однажды просто не вызвал её. Не вызвал никого, и пропал на год. Он был ей не нужен.

Но Ньют устал изображать из себя придурка, откровенно задолбался жить «правильно».

И однажды, когда Бренда пришла домой, она не увидела ни самого Рассела, ни всего, что ему принадлежало.

***

Дрожащие пальцы нажали на вызов. Ньют прижал трубку к уху, выпуская клуб дыма. Не вишнёвого. Никакой вишни.