На вопрос «Можно ли сказать, что в российских СМИ присутствуют язык ненависти и агрессивность занимаемой автором позиции?» более половины (55,25%) респондентов ответили положительно. Отрицательный ответ оказался лишь на третьем месте (15,75% респондентов), в то время как более четверти респондентов (27,75%) выбрали вариант «Затрудняюсь ответить», а 1,25% проигнорировали вопрос. Эти цифры говорят о важности предпринимаемой в нашей монографии попытке идентификации коммуникативных агрессий и разработки инструментария для их выявления и анализа. Отвечавшие на вопросы студенты – будущие политологи и журналисты, и у них возникли проблемы с определением языка ненависти и агрессивной позиции автора, чего, конечно, быть не должно. Однако не будем забывать и о том, что большинство респондентов все же уверены в наличии агрессий и языка ненависти в российских СМИ и воспринимают его как данность политического дискурса, в частности Интернет-СМИ как «вместилище» коммуникативных агрессий. В этих условиях агрессии из девиаций становятся коммуникативной нормой.

Результаты опроса позволяют представить следующую картину, «нарисованную» российским студенчеством:

– Интернет – самая благоприятная среда для организации коммуникативных агрессий;

– коммуникативные агрессии наиболее заметны в Интернет-СМИ;

– обсуждения в СМИ и сетевом пространстве искажают политическую реальность в глазах аудитории и способствует радикализации мнений;

– российские студенты уверены (и это наиболее важно), что категоричные и резкие суждения, высказываемые в Интернете, выходят «оффлайн» и влияют на коммуникативные практики, реализуемые за пределами сетевого пространства.

Возвращаясь к вопросу о каналах передачи информации, вспомним, что Интернет – это место, в котором беспрерывно генерируются коммуникации. В соответствии же с постструктуралистской теорией дискурсы находятся в непрерывной борьбе за право монополии на означивание элементов. И не удивительно, что коммуникативные агрессии возникают там, где, во-первых, сталкиваются два ценностно-оппозиционных дискурса (сакральный и профанный), а во-вторых, идет непрерывное утверждение этих дискурсов через постоянное генерирование новых коммуникаций. Значит, речь идет о благоприятной технологической среде возникновения агрессий, которой способствуют идеологические условия современной России (интерпретация политических фактов через сакральные или профанные дискурсивные практики). Поэтому выводы, основанные на интерпретации ответов респондентов, распадаются на две части: «технологическую» (студенты уверены в наибольшем распространении агрессий в Интернете и Интернет-СМИ в частности) и «идеологическую» (студенты уверены в радикализации мнений аудитории медиа в силу воздействия коммуникативных агрессий).

В дополнение к результатам опроса, показывающим отношение студенчества к коммуникативным агрессиям, представим также итоги еще одного исследования, которые подтверждают тезис об агрессивном «противостоянии» сакрального и профанного дискурсов. На этот раз в качестве объекта изучения были избраны отклики / комментарии читателей (посетителей) сайтов СМИ. Цель предпринятого анализа – понять результаты взаимодействия автора журналистского текста и его читателей, не стесненных какими-то рамками и ограничениями, и выявить проявляемые аудиторией признаки агрессивности.

В течение 2018 г. были проанализированы 1098 комментариев (как на сайтах самих изданий, так и в социальной сети «ВКонтакте») к 373 текстам сетевых СМИ («Медуза», «Лента.ру», «Российская газета», РБК, «Лентач»). В результате выяснилось, что наиболее часто (91% случаев) столкновения в ветках комментариев интерпретаций профанного типа с интерпретациями сакрального типа привели к возникновению коммуникативных агрессий между пользователями. Когда же в ветках комментариев присутствовали лишь сакральные интерпретации, то агрессий между пользователями не возникало. Если же в ветках комментариев присутствовали лишь профанные интерпретации, то агрессии между пользователями возникали в 17% случаев. Последнее подтверждает «горизонтальность» профанного дискурса и допустимость в нем интерпретаций.

Табл. 1. Возникновение коммуникативных агрессий (нацеленных на других пользователей, включая журналиста) в ветках комментариев к материалам СМИ

Другие результаты получим, если оценим агрессию пользователей, связанную с самим журналистским текстом. К такой агрессии отнесем все, что обращено к затрагиваемым в тексте героям / фактам: при этом сакральный дискурс становится агрессивнее по содержанию (68% веток). Но и в комментариях, содержащих лишь профанные интерпретации, агрессии возникают часто (37% веток). В случае смешанных интерпретаций агрессия также присутствует – ее появление зафиксировано в 74% веток. Это может означать, что пользователи охотнее идут на конфликт друг с другом, нежели «высказываются в пустоту» – журналисту, который может не увидеть агрессию, политику, который вряд ли увидит агрессию, или по поводу абстрактной темы. С другой стороны, пользователь может и высказаться по теме, и в том же комментарии задеть других пользователей. Очевидно одно – даже при рассмотрении проявляемых в аудитории СМИ только тех агрессий пользователей, которые нацелены на журналистский текст, а не на других пользователей, уровень агрессивности все равно остается высоким.

Табл. 2. Возникновение коммуникативных агрессий (нацеленных на журналистский текст) в ветках комментариев к материалам российских СМИ

Стабильно высокий уровень проявлений медийных деструкций в комментариях к материалам российских сетевых СМИ показывает, насколько устоялось агрессивное поведение в Интернете. Поэтому можно ставить вопрос о девиантности коммуникативных агрессий. На первый взгляд, именно так и следует понимать: агрессия есть сама по себе отклонение от социальной нормы. Такой подход применяется в большинстве исследований, и наше не исключение. Да, агрессивное поведение определяется как социальная девиация, и, таким образом, является отклонением от стандарта поведения – нормы. При этом отклонение в поведении начинает подпирать норму речевых практик: такой процесс обусловлен в области идеологии (агрессии в политическом дискурсе), и возникает там, где допускаются различные трактовки ценностных триггеров, где социально «чужим» становится не только представитель иной общности, но и любой другой индивид, у которого при столкновении с ценностным триггером разворачивается иная цепочка ассоциаций, базирующаяся на иных ценностях.

Если посмотреть на спектр затрагиваемых тем в анализируемых текстах, то можно заметить, что «тематические» агрессии явно делятся на две разновидности.

Первая – агрессии, объект которых обезличен, эмоции говорящих направлены на абстрактные понятия. Например, пользователи апеллируют к ценности свободы слова: «Железный занавес опускается; критика под запретом; какие к черту права гражданские, если любая критика может быть, и, вероятнее всего, будет расценена как призыв к чему- то; с каждым днём мы все меньше чего либо имеем, теперь ежедневно имеют нас»67. В таких случаях объект агрессии не связан с конкретной личностью, обычно им становится тот или иной политический институт. При этом ключевым может стать публицистическое понятие, например, «Запад» как собирательный образ внешнего врага, транслирующего иные ценности. И тогда к Западу могут быть отнесены даже страны географического востока (например, Япония) – главным окажется не расположение страны на карте мира, а доминирующие в ней ценности: «У нас просто культуру свою не ценят. На западе ее ценят больше чем в России <…> Вот в Японии выйдет девушка в кимоно, все скажут “Ой как мило”, а у нас, если в платке выйдет?»68