У своей двери он наткнулся на Танечку. Она была, как обычно, в слезах и с уже помятой "картинкой-чудовищем". Интуитивно, точно пчелиным жалом, она поняла исход.
- Миленький, миленький, не надо, - прошептала она и, не боясь его грубой силы, прижалась к нему. Пеньков механическим, вялым движением снял с полки кастрюлю и тупо ударил ее по голове. Танечка упала на пол.
Запершись в своей комнате, Гриша как-то реально, словно он ворочал камни на стройке, приделал петлю.
- Хочу забыться... - были его последние слова.
Пенькова хоронили просто, не по христианскому обычаю: его родители, рабочие, называли себя атеистами. К тому же и обходилось это дешевле. На похоронах все были спокойны. Только Танечка в слезах кружила вокруг гроба. Свою "картинку-чудовище" она выбросила, но взамен, также нелепо и аляповато, зарисовала Гришу в гробу. Этот новый рисунок она вешала на стенку перед каждым своим соитием.
История Енота
(странная сказка)
Жил-был людоед. Это был уже постаревший, разочарованный людоед с толстым и синим брюхом. Брюхо он выставлял всегда вперед или вверх, поближе к Божеству.
Но однажды людоед раскапризничался.
"Не хочу кушать людей, - подумал он. - Все они дураки и вонючие... Мне хочется съесть чего-нибудь такого... этакого... небесного".
Но так как небесное не так-то легко найти, то бедный людоед совсем проголодался. Брюхо его опустилось, стало мягкое и грустное, как лицо нездешней жабы.
Наконец, один раз людоед не выдержал и пошел по леску, разогнать тоску, да заодно и скушать что-нибудь живое, что прыгает да скачет, да о Господе плачет.
Повстречался людоеду червячок.
- Вот я его съем, - подмигнул сам себе людоед.
Только он наклонился, изогнув, как красавица, свою спинку и хотел было взять червячка, как подумал: "Не то... не то!" "Больно гадючен червячок для меня и невзрачен, - сказал он. - Точно глаз человеческий... Тьфу".
И пошел людоед дальше. Идет и вдруг видит птичку. Глаз у людоеда тяжелый, как все равно у правительства, так птичка-невеличка не только что замерла, а прямо ему почти в рот, на нижнюю губу села - села, присмирела и ждет своей участи. Только людоед хотел глотнуть, как опять подумал: "Не то". "Больно быстра птичка на ум, - решил он. - Будут еще от ей в моем животе всякие течения".
- Тьфу! - выплюнул птичку с губы куда подальше.
Идет людоед и даже песенки не поет. Видит - на тропке енот. Людоед прыг - и между ляжек его зажал... Только он хотел его пригреть в своих внутренностях, как - раз, смотрит, вместо енота перед ним, промежду ляжек, маленький людоедик бегает, совсем дите, белокурое такое, несмышленое, и на людоеда так по-сыновнему, по-ласковому глядит. Рассердился людоед: как же я своего буду жрать... Нет, не выйдет - подбодрил людоедика легким шлепком и пустил в травку-муравку, божьему солнцу радоваться да малых деток человеческих кушать... А сам пошел своей дорогой. Но между тем ведь енот его здорово надул. Енот этот был не простой, а волшебный, с хитрецой. Он - этот енот - как только на него враг какой, обжора, нападал - мигом в племя врага и оборачивался, только дитем. Если нападал на него волк, то он оборачивался волчонком, если медведь - то медвежонком. Так и жил себе енот припеваючи, и на саму судьбу поплевывал. Но надо сказать, что сейчас этот енот был уже полусумасшедший. И после того как он так ловко отделался от людоеда и обернулся опять в енота, то шибко загрустил и пустил слезу. Очень жалко ему стало людоеда, что он ходит такой голодный.
"Лучше бы он меня съел", - усовестился енот.
Побежал енот вслед за людоедом и видит: стоит людоед на поляне, и можно сказать, совсем дошедший: сам себе могилу копает. Тогда енот ему говорит:
- Людоед, людоед, хочешь, я тебя досыта накормлю, да так, как ты никогда не ел.
Вильнул людоед задом и бегом за енотом.
Бегут, бегут - и все вперед, кругом царств всяких, республик, зверей видимо-невидимо, а они все бегут.
Наконец прибегают они к дому, вокруг которого большое хозяйство.
На кольях - головы человеческие торчат, на заборе кишки, а под окном рядком, ряд в ряд - ноги стоят без туловища, как все равно валенки или сапоги.
А посередине людоедиха огромная, жирная, белотелая стоит, без рубашки, и груди ее пропитаны кровью блаженных младенцев.
В корыте - дерьмецо людское стирает: кишки там всякие, внутренности, чтобы засолить на случай голодухи.
Возмутился людоед: "куда ж ты меня привел, к своей, это моя жена!" А енот между тем, полусумасшедший, вильнул хвостом и рраз - вместо жены своей изумленной видит людоед мечту брюха своего: пышного, всего в белом, ангела, сладкого, как мороженое, совсем, можно сказать, небожителя. Ахнул людоед, прыг, скок, повалил ангела - и ну его есть... Всего сожрал, без остатку.
Так хитрый, полусумасшедший енот накормил людоеда собственной женой, обнажив в ней небожителя.
Исчезновение
- Ты будешь кушать эту подгоревшую кашу? - спросила пожилая, в меру полная женщина своего мужа.
Муж что-то ответил, но она сама стала есть эту кашу. Ее звали Раиса Федоровна.
"Что я буду делать сегодня, как распределю свой день, - подумала она. Во-первых, пойду за луком".
Она представила себе, как идет за луком, представила хмурые, знакомые улицы, и говорливых, таинственных баб, и сосульки с крыш - и ей ужасно захотелось пойти за луком, и на душе стало тепло и интересно.
"А потом я вымою посуду и полежу", - мелькнуло у нее в голове.
- Сына пожалей, - пробормотал ее муж.
Но он очень любил жену и поцеловал ее. На минуту она почувствовала тепло привычных губ.
"Вечно стол не на своем месте", - решила она и подвинула его влево.
Затем она пошла в уборную и слышала только стук своего сердца. Потом, выйдя на улицу, она встретила своего двенадцатилетнего сына; он шел из школы, кричал и не обратил на нее внимания. Раиса Федоровна, зайдя на рынок, медленно закупала продукты, переходя от лавки к лавке. Около нее ловко суетились, толкая друг друга, покупатели, протягивая свои рубли, оглядывая продукты полупомешанным взглядом.
- Вы опять меня обворовали, - услышала Раиса Федоровна голос и почувствовала, как ее тянут за живую кожу пальто. Тянула соседка.
