Лишь мутное ощущение, что это еще не все, что с ним многое еще произойдет неизвестное, тревожило его.

Как-то, прогуливаясь по городу, он остолбенел: вдруг увидел двух существ, внутренне похожих на него.

Они шли прямо по улице, друг около друга, и он их выделил среди обычной суетности по мертвому взгляду и по особым, безучастным движениям. Подошел к ним и сухо спросил:

- Мертвецы?

Тот, который был побольше, улыбнулся и сказал меньшему:

- Этот наш, оттуда. Разве не видишь?!

- Михаил, - представился меньший.

- Николай, - представился больший. Не говоря ни слова, пошли вместе дальше.

Вышли за склады, где красная стена и бревна.

Присели рядом. Молчание длилось долго. Старик был безразличен даже к себе подобным, но исчезающим умом своим удивился: "Нас много... значит, мы целый мир!"

Больший мертвец держал в руке портфель.

- Я летел сюда на самолете, - произнес он. - Говорят, здесь хорошие места.

- Я тоже в этой округе недавно. Обжился в соседней деревне, - добавил меньший.

- А где ваши могилы? - равнодушно спросил старик.

- Не все ли равно, - ответил Николай. - Ты много думаешь или полностью ушел? - обратился он к старику.

- Куда ушел?

- Ну что, не знаешь? - улыбнулся Николай. - Туда, где есть одно нет.

- А я много думаю, - вставил другой, Михаил, - но мои мысли совсем увязают там, где есть одно нет. Я теперь не понимаю их значения. Они мелькают и нужны, чтоб только оттенять то...

- Дурак, - перебил старик. - Я уже совсем не думаю. Оно овладело мной полностью. И это лучше, чем раньше, при жизни...

- У меня тоже нет мыслей, - продолжал Николай. - Если и появляются, то это просто слабоумные, распадающиеся огонечки, через которые я еще вижу ненужный мир.

- Как ладно говорит, - произнес Михаил, - ведь Коля был писатель.

- Значит, дурак, - сказал старик.

Опять помолчали. Летали птицы, уходя в жизнь. Где-то стонали гудки.

- Ишь, луна какая, - проговорил, оскалясь на небо, Николай.

- Много мы сегодня говорим. Голова кружится, - процедил Михаил. - Пора жить своим.

- А когда я сосу кровь, я кажусь себе цветком. Только железным, - не выдержал Николай.

- Ну, хватит, ребята, - прервал старик, поднявшись. - Расстанемся.

Мертвецы встали. И пошли в разные стороны, кто куда.

Лежа в могиле, старик мочился. Но он не чувствовал этого. Что-то укачивало его, и видел он за этим концом еще и другие концы.

Дня через два Николай поймал старика у кинотеатра.

- Пойдем, с кем я тебя сейчас познакомлю, - прогнусавил он.

Старик пошел за ним, и на скамейке, в уютном уголке, под зелеными шумящими деревьями увидел Михаила, который сидел, положив ногу на ногу, и с ним еще двоих, тоже, по-видимому, мертвецов.

Один-то оказался просто мертвеченок, дитя лет тринадцати. У него были оттопыренные, большие уши, и он смрадно, до ушей улыбался, глядя на старика.

"Этот свой", - подумал старик, но второй незнакомец озадачил его. Он был живой; это ясно видел "Матвей Николаич"; и от отвращения его пробрала трупная дрожь; но на лице живого виднелась какая-то обреченная, сдавленная печать.

- Кто это? - тревожно спросил старик.

- Самоубийца, - угодливо пояснил Миша. - Будущий, конечно. Но неотвратимо, и по судьбе, и по желанию его так выходит. Он бы кончил с собой давно, да вот с нами познакомился. Хочет немного погодить. Вертер эдакий.

Миша, будучи мертвецом, мог говорить языком писателя. Коля же, при жизни писатель, не раз заговаривал по-дикому и ублюдочно. Все это было на поверхности, ведь суть их слишком удалилась от этой жизни.

- Учти, как тебя... старик... Самоубийц мы не трогаем, это табу, сказал Николай.

Самоубийца, смущенно улыбаясь, покраснев, привстал.

- Матвей, - мутно глядя на него, произнес старик.

- Саня... Если бы не ваш брат, то давно бы повесился, ей-Богу, засуетился самоубийца. - Никогда не встречал такого хорошего общества. Как в гробу. Всю бы жизнь на вас глядел.

- Немного истеричен. Плаксив. Чувствуется, из живых, - пояснил Миша.

- Зато Петя, наш Питух, хоть из детей, а мертвенькой, - костяным голосом пропел Николай, - даже из глаз пьет кровь. Петь, покажись.

Петя выглянул из-под бока меньшего мертвеца и молча улыбнулся.

- Очень смущаюсь я, что из меня после смерти получится. Вот оттого и суетлив, - вмешался, опять покраснев, самоубийца. - Вот если б как вы стать, то есть жить небытием... А то вдруг просто "нуль" получится, в буквальном смысле... Вот конфуз. Нехорошо, - блудливо бегая глазками, произнес он, или не туда угодишь... Или еще что... Вот на вас только глядючи и умиляюсь: не всех людей загробные ужасы ждут... Утешаюсь, можно сказать...

- Пошли, ребята, в лес, - прервал Михаил, - скоро все слова забудем. И так с трудом говоришь, как заколдованный.

Брели молча, к медленно заходящему солнцу. Петя щелкал зубами, - эдакий детский трупик - опережал всех, бегая по полю и срывая полевые белые цветочки.

- Неужели он понимает, что делает? - спросил самоубийца у Николая.

Вдали виднелся скрытый, точно загримированный лес. Щебетанье птиц, звон стрекоз и кузнечиков, порывы ветра - все было, как предсмертный стон больного, и далеко-далеко.

А старик, от всего мира ушедший, вдруг почувствовал, что ему не по себе даже среди своих. Но он шел, замкнувшись в небытии.

Пришли на поляну. Расположились.

Николай, когда садился, как-то мертво, в пустоту, улыбнулся.

- Устал я от слов, - проговорил Михаил. - Разве это веселие? Надо что-нибудь свое, трупное.

Старику же стал неприятен Петя: он катался по траве, как бесенок, подбегал то к одному мертвецу, то к другому и дергал их за ухо. Но сам не получал от этого никакого удовольствия, и взгляд его был тяжелый, недетский, как у гиппопотама.

Впрочем, старику показалось, что у мертвечонка сквозь его неживые глаза пробивается все-таки нахальство.

- Ну, споем, - пробасил самоубийца.

Оказывается, под мышкой у него торчала гитара; старик раньше и не заметил этого.

- Пусть Петя, соло, - произнес кто-то из мертвецов.

Мертвечонок сел в центр круга; всюду на него смотрели друзья. Вдруг Петя запел. Рот его разевался до ушей, обнажая недетскую пасть; и было странно, что у трупа такой подвижный и раскрывающийся рот; оттопыренные ушки его раскраснелись от прилива ранее высосанной крови; личико он поднял вверх, к Господу; неживые глазки прикрыл и пел надрывно, с трудом, даже расширялись мертвые жилки на шее.