Цыганка спала рядом, укутанная с ног до головы, рядом с ним. Ротик чуть приоткрылся; черные волосы разметались по подушке. Ее ровное горячее дыхание опалило щеку, когда, приподнявшись на локте, он склонился над дорогим личиком. Архидьякон внимательно вглядывался в почти совсем еще детские черты, пытаясь понять, что же в ней такого, что свело его с ума. Он несмело, невесомым движением очертил большим пальцем изгиб черной брови; девушка сонно повела головой и тихо застонала. Через мгновение она распахнула глаза и вперила в него наполненный ужасом, непонимающий взгляд.

- Доброе утро, красавица, - шепнул мужчина, касаясь губами виска.

- Не трогай меня! – взвизгнула та и, резко сев, отстранилась.

Тупая боль запульсировала в голове, вырвав мучительный полустон-полувздох, а желудок скрутило вдруг в приступе тошноты, заставив невольно поморщиться. Крепленое вино напомнило о себе отвратительным кислым привкусом во рту и нестерпимой жаждой. Алкогольные пары все еще окутывали сознание легкой туманной дымкой, не мешая осознавать происходящее, однако делая каждую мысль тяжелой и неповоротливой.

Без труда разобравшись, чем вызвана гримаса на прелестном личике, Фролло быстро поднялся с постели и зачерпнул широкой кружкой из заранее припасенной бадьи с чистой водой: неподалеку протекал ручей, впадавший в Сену. Молча протянул плясунье. В пристальном взгляде не промелькнуло даже намека на благодарность, однако чашку она взяла и жадно припала к глиняному краю.

В эту секунду уснувшая на время страсть пробудилась в священнике и восстала во всей своей мощи. Он видел изящные смуглые ручки, обхватившие чашу; округлые плечики, скрытые лишь тонкой тканью белого платья послушницы Отель-Дье; длинную шейку и выглядывающую из-под ворота ключицу; вздымавшуюся при каждом вдохе грудь…

Стоило цыганке, утолив жажду, оторваться от кружки, она моментально почувствовала свершившуюся за эти несколько мгновений перемену в своем тюремщике. Несчастная вздрогнула, когда сильные пальцы как бы невзначай коснулись ее ладони, принимая опустошенный сосуд. Она хорошо знала тот взгляд, которым он впился на миг в ее лицо: то был взгляд голодного зверя, хищника, загнавшего жертву. Неприкрытое вожделение сквозило в его взоре, и к нему не примешивались уже ни внутренняя борьба, ни смиренные мольбы – только желание победителя обладать своей наградой. В страхе Эсмеральда закрыла лицо руками.

- Ты боишься меня?.. – Клод присел на край кровати.

- И вы еще спрашиваете!.. – плясунья сжалась в комок, отодвинувшись к самой стене и прижав к груди одеяло, словно то могло защитить ее от прожигающего взгляда; она не смела даже поднять глаз. – Сначала преследуете меня, гоните отовсюду, осыпаете проклятиями… Приносите известие о смерти одновременно с признанием в любви! Даже в стенах Собора Богоматери не нашла я убежища от вашей грязной похоти… Из-за вас свалились на меня все эти несчастья: вы закололи Феба, по вашей вине мне пришлось терпеть пытку и сознаться в преступлении, которого не совершала. И Феб поверил им, он разлюбил меня теперь!.. Ненавижу тебя, грязный монах!

Минуту назад трепетавшая от ужаса, теперь она дрожала от гнева, сверкая расширенными, как будто еще больше потемневшими очами. Слова ее, однако, пробудили злость и в сидящем напротив мужчине: Феб, Феб – один лишь Феб! Снова она говорит об этом солдафоне. Ярость настолько ослепила ревнивца, что он даже не успел осознать, что именно она сказала, рывком откидывая одеяло и притягивая к себе протестующе затрепыхавшуюся девушку.

- Заколол – да, заколол, – быстро зашептал Фролло, крепко удерживая свою жертву и с силой сжимая хрупкие плечи. – И, если ты помнишь, намерен довершить начатое, если ты не прекратишь вспоминать о нем!.. Хочешь, чтобы мальчишка жил, – отдайся мне!

Прелестница приглушенно вскрикнула, сделав последнюю отчаянную попытку вырваться, и обмякла, обреченным жестом обхватив себя тонкими ручками. Архидьякон, ничего почти не соображая, всем телом навалился на сдавшуюся пленницу и начал покрывать ее тело жестокими поцелуями. Скользнув под ткань платья, он грубо впился длинными пальцами в нежное бедро, другой рукой заставляя девушку отнять от груди ладони. Та снова попыталась воспротивиться – скорее, инстинктивно, нежели осознанно. Тогда священник, перехватив ее руки своими, буквально пригвоздил жертву к кровати, не позволяя ей уклониться от настойчивых поцелуев и лишая последней возможности защититься от этого бешеного натиска.

Чувствовать под собой извивающееся тело, ощущать ее трепещущую грудь, видеть это прекрасное личико всего в паре дюймов от себя и понимать, что теперь маленькая колдунья полностью в его власти – это опьяняло сильнее самого терпкого вина. Мужчина впился иссушающим поцелуем в манящие уста, сулящие райское блаженство, однако Эсмеральда лишь плотнее сжала губы, не позволяя углубить поцелуй.

- Ты ведь помнишь, что жизнь павлина в блестящем мундире в твоих руках?.. – прошипел палач в самое ее ухо; у нее не было сил ответить, лишь затрепетали длинные ресницы.

В этот раз губы ее были мягкие и еще слаще, чем он мог представить. Смуглянка покорно позволяла целовать себя; лишь содрогнулась от отвращения, когда язык его соприкоснулся с ее.

- Ты сводишь меня с ума, – шептал Клод, лаская языком маленькое ушко. – Ты сладкое, порочное искушение, которому невозможно долее противиться… Моя красавица!..

Чуть прикусив тонкую кожу на лебединой шейке, он затем одарил ее страстными поцелуями, спустился к ключице… Почувствовав, что плясунья, по-видимому, впала в некое оцепенение, Фролло отпустил тонкие запястья и благоговейно сжал упругий холмик груди, в то время как левая его ладонь крепко обхватила осиную талию. Он тяжело и прерывисто дышал, уже представляя, как сейчас овладеет этим восхитительным телом. В следующий миг архидьякон заставил едва дышащую от ужаса цыганку приподняться и стянул с нее белоснежное платье послушницы.

- Как ты прекрасна!.. – хрипло проговорил священник, медленно проводя пальцами от округлого плеча до мягкого бедра. – Взгляни же на меня, дитя!

Эсмеральда, помедлив, действительно раскрыла смеженные веки. Презрительный взгляд ее был странно спокоен, и только прерывавшийся по временам голос выдавал панический испуг, а проскальзывавшие неестественно низкие нотки – дошедшую до крайности ненависть.

- Вы чудовище. Лучше бы мне умереть, чем вынести все это… Делайте, что задумали, и будьте прокляты.

Клод переменился в лице. Резко отстранившись, он рывком сел на краю низкого ложа; секунду помедлив, обернулся и окинул безумным взглядом прекрасное тело обнаженной ведьмы. Однако это соблазнительное зрелище вызвало в нем только мучительное, доводящее до исступления чувство неудовлетворенности и собственного бессилия – желание куда-то пропало.

Ладони с такой силой ударили о постель, что деревянные ножки жалобно затрещали, а плясунья вся съежилась и зажмурилась в ожидании побоев. Вместо этого она снова почувствовала на себе тяжесть мужского тела. Сначала касания были неистовее и грубее, чем прежде, будто поп пытался наказать ее этой жестокой лаской, однако постепенно поцелуи его делались все более невесомыми, а поглаживания – нежными, почти умоляющими…

Фролло пытался понять, почему ее слова произвели такой странный эффект. Он ведь не обольщался больше касательно отношения к нему этой черноволосой колдуньи. Весь этот адский план был следствием крайней степени отчаяния, невозможности заполучить ее другим путем. Архидьякон прекрасно понимал, что поставить прелестницу перед подобным выбором – значит окончательно отвратить ее от себя; однако терять ему было нечего. Он хотел – должен был! – заполучить эту ведьму любым способом. Так чему теперь удивляться?.. Она сдалась, она с ним – под ним!.. Так откуда, Боже правый, взялось это наимерзейшее ощущение полного поражения?!

Неважно, вымолена ли любовь на коленях или выбита угрозами – она не принесет и капли удовлетворения, равно как не вызовет радости выпрошенный подарок. В этот миг мужчина в полной мере познавал сию нехитрую истину на собственной шкуре. Вот она – колдунья, цыганка, красавица – трепещет перед ним, дрожа от страха и отвращения, распростертая на низком, жестком ложе, обреченно зажмурившись. Он волен касаться ее, он целует эту бархатную кожу, страстно прижимает к груди сжавшееся в комок тельце – чего ж еще?! Почему огонь, истязающий его, не унимается?! Откуда эта горечь, порожденная почти свершившимся удовлетворением страстного желания, терзавшего на протяжении долгих месяцев?.. Вот она, Эсмеральда – разве не к этому он стремился, не для этого приложил все мыслимые и немыслимые усилия, поправ обеты и надругавшись над всем, чем дорожил?