Всё было точно так, как я и предсказывал. Двойные двери, ведущие к сиденьям в терминале, с обеих сторон были окружены пожилыми мужчинами, одетыми в военную форму отставных служащих с нашивками, приветствующими каждого из нас. Среди ветеранов были мужчины, женщины и несколько детей с маленькими американскими флагами, они улыбались и хлопали. Проклятье, если это не заставляет мое сердце разрываться от боли. Я кивнул нескольким военнослужащим, которые установили зрительный контакт со мной. Как только я получил ответный кивок, я поставил свой багаж на кресло возле себя. Сделав глубокий вдох через нос и выдохнув, попытался расслабить свои затекшие мышцы. Я чувствовал себя настолько напряженным, словно готов был взорваться в любой момент.

Мои глаза были закрыты, но я почувствовал легкое похлопывание по бедру. Когда же я открыл глаза, то увидел мелкого, блондинистого мальчика, который был не старше пяти лет.

— Мистер, вы солдат?

Его невинные глаза смягчили меня.

— Да, — ответил я тихим голосом.

— Круто. Я хочу быть солдатом, когда вырасту. — Большие голубые глаза осветили его лицо.

— Ну, это хорошая цель, но убедись, что сначала пойдешь в школу.

Он сделал паузу и посмотрел на кого-то, кто, как я предполагал, была его мать, идущая к нам.

— А вы уже убивали плохих парней?

Мои внутренности немедленно сжались, и я закрыл рот, прежде чем сказал что-то глупое, вроде: «да пошел ты, малыш» или «не так много, как должен был». К счастью, его мать пришла и схватила его, извиняясь за беспокойство, пока уводила мальчишку. Я наклонился вперед, уперся локтями в колени и провел рукой по волосам. Следующие тридцать минут прошли безо всякого волнения. Затем началась посадка на мой следующий рейс, и я уселся на свое место на целых семь часов.

***

В небольшом пригороде Хьюстона такси подъехало к обочине кирпичного дома, выстроенного в стиле ранчо.

Я отдал сорок долларов и вышел из машины. Схватил свое обмундирование и рюкзак, затем подошел к двери. Все дома на улице были, словно пряничные домики, с одинаково ухоженными газонами, цветочными клумбами у парадных дверей и аккуратно подстриженными кустами под каждым окном. До сих пор не понимаю, почему отец решил жить в этом районе. Дом был больше, чем ему нужно, но думаю, что он приобрел его, потому что именно такой дом очень понравился бы моей маме.

Мама умерла, когда я первый раз был в Ираке. Мне позволили поехать домой в срочный отпуск, чтобы присутствовать на похоронах и помочь отцу привести дела в порядок. Она скончалась от внезапного сердечного приступа. Вся наша округа была потрясена. Казалось бы, она была здоровой женщиной. Регулярные физические нагрузки, хорошее питание. Врачи сказали нам, что после вскрытия обнаружили у нее порок сердца, вызвавший аневризму аорты. И вот, однажды вечером, когда мама смотрела «Колесо Фортуны», сидя на диване — произошел разрыв. Это было так неожиданно: она истекла кровью менее чем за минуту и даже не смогла позвать на помощь. Мой отец был не в себе.

Когда моя первая миссия закончилась, он поместил знак «продается» перед домом и сказал, что больше не может там жить. Он не нашел утешения в воспоминаниях, которые дарили эти стены. Я не виню его за то, что он так себя чувствовал. Тоска обрушивалась на меня каждый раз, как только я входил в двери. Но теперь он жил здесь, в Френдсвуде, в Техасе, в доме, в котором было все, что она бы полюбила. Я никогда не просил его сказать мне, почему он выбрал это место, но уверен — это было в память о маме. Просто мне казалось, что если бы он остался в Бей-Сити, то его друзья и прихожане из церкви, не оставили бы его в одиночестве.

Войдя в парадную дверь, я позвал отца по имени.

— Иди сюда, Тимбер.

Он был на улице, сидя на заднем крыльце, попивая пиво и куря сигару. Последний год жизни наложил на него видимый отпечаток. Он любил говорить мне: «Ты молод, пока чувствуешь себя таковым». Ну, думаю, смерть матери заставила отца прочувствовать каждое мгновение всех его шестидесяти трех лет. Когда я появился перед ним, он встал со своего деревянного кресла-качалки и приветствовал меня крепкими объятиями и похлопываниями по плечу.

— Привет, пап, я скучал по тебе, — сказал я, когда мы все еще обнимались.

Отстранившись немного, чтобы посмотреть на меня, он улыбнулся. Я заметил, что у него стало немного больше возрастных пятен вокруг глаз, чем было до моего отъезда. И он слегка похудел. Его руки схватили мои, это чувствовалось так, словно он пытался убедиться, что я действительно стоял здесь, рядом с ним.

 — Хочешь пива? Я могу сходить и принести для тебя из холодильника, — спросил он.

— Конечно.

Он вошел в дом, а я сел на кирпичный бордюр цветочной клумбы, располагавшейся в нескольких сантиметрах от его кресла. Оглядев двор, я мог сказать, что он, вероятно, проводил большую часть времени на улице. В задней части двора, слева, высилась постройка, что-то вроде небольшого сарая. По периметру отец поставил деревянный забор высотой чуть более ста восьмидесяти сантиметров. Двор был безупречен, несомненно, это его гордость и радость.

Когда он вернулся, то вручил мне пиво и сел. И мы сидели молча, пока пили и рассматривали двор. Я уверен, большинство скажет, что наша сдержанность по отношению друг к другу не совсем нормальна для отца и сына, которые увиделись первый раз за год. Неважно, что этот год я провел в опасной военной зоне. Но то, что мы сейчас делали, как раз то, что нужно. Я близок с отцом, но моя мама всегда была той, кто говорил за нас обоих.

Когда тишина затянулась, мой отец, наконец, посмотрел на меня и сказал:

— Рад, что ты жив, и я сожалею о своих друзьях. — Он пожал плечами. — Одна из ваших медсестер, в том немецком госпитале, рассказала мне о них.

Я склонил голову, но, в конце концов, снова посмотрел на него.

— Спасибо, мне тоже жаль. — Я был в отчаянии и не сдержал дрожь в своем голосе.

Мы посидели вместе еще немного, а потом он встал и подошел к раздвижной стеклянной двери. Прежде чем зайти он сказал:

— Если тебе что-нибудь понадобится, то не стесняйся спросить. Рад, что ты дома, сынок.

Затем он вошел в дом и отправился в постель. Я уставился на дверь и понял, как ценил наши тихие моменты. Иногда дело не в словах, которые произносятся, а просто в знании, что он есть тут рядом, когда мне действительно нужно с кем-то поговорить. Его присутствие означало для меня больше, чем любые слова. Я знал, что отец разочарован, ведь я не учился в том колледже, в котором планировал, но когда я окончил школу, то чувствовал, что моя жизнь обрела призвание. Не то чтобы я не собирался продолжить учиться, но словно все встало «на паузу», после того как я отслужил свои четыре года.

Мне была предоставлена стипендия в довольно хорошем колледже, когда я учился в школе последний год, однако, только на первые два года. Я же планировал учиться четыре, но не мог гарантировать, что добуду средства на оставшиеся два года. Моя мама понимала меня. Она знала, что это мое решение. Я хотел подстраховаться в средствах, чтобы иметь возможность получить степень бакалавра. Армия, казалось, была правильным выбором.

Я вздохнул и встал, чтобы пересесть в кресло-качалку. Откинувшись, я сделал большой глоток пива. Ощущение холодных пузырьков обожгло мое горло. Я вспомнил, что делал то же самое после своей первой командировки. Вернулся домой, туда, где я вырос, сел на заднее крыльцо с моим отцом и пил пиво. Сейчас это чувствовалось иначе.

Сменился не просто дом. Я знал, что я изменился. Последний год я проводил все ночи на посту с моими ребятами, отстреливая дерьмо и проверяя безопасность. Потом за две недели до отправки домой я потерял их.

Потерял их всех.

Качая головой и отказываясь думать об этом, я встал и нашел заначку «лекарственных средств» своего отца. У него была бутылка виски «Блек Лэйбел» (прим. пер. — известная марка скотча (шотландский виски), которую он получил на шестидесятилетие и хранил в шкафу над холодильником. Я предпочел бы более богатый вкус бурбона (прим. пер. — вид виски, который производится в США. Например, Jim Beam), но на крайний случай сойдет и это. Так я напьюсь гораздо быстрее, чем с помощью пива. Чувствуя себя немного неосмотрительным, хотя мне и было наплевать на это, я приложился к горлышку бутылки и наклонил голову назад. Эту жидкость «мягкой» уж точно не назовешь. Мне показалось, что раскаленное железо заполнило мой рот. Вкус был грубым, и я с трудом сделал свой первый глоток.