— Товарищ капитан! Еще два загорелось, смотрите, как вспыхнули! — выкрикнул Логвинов, подбегая к выпрыгнувшему из кабины Шматько. — Шестнадцать штук уже горят, шестнадцать. Иптабовцы работают хорошо. У нас готово все. Установки заряжены, кроме берсеневской. Ждать ее будем?

— Некогда ждать! Всем в укрытие! Огонь по фашистам! Огонь!

Шматько отбежал от установки, с которой только что вел огонь. Вдруг впереди рвануло, полетели комья земли. Капитан увидел, как свалились наводчик Купин, заряжающий Ионов и водитель Безденежных. Падая и еще не осознав, что ранен, Шматько успел выкрикнуть:

— Начальника штаба, Хрычева, ко мне! — И упал на снег.

Но снаряд настиг и Хрычева, когда он бежал к боевой установке сержанта Авдеева. От жгучей боли Хрычев как бы присел у колеса и, ухватившись за живот, смотрел на руку, по которой стекала кровь.

— Как же это, а? Что же это?.. — тихо прошептал он и, не докончив фразы, завалился на бок, уткнувшись головой в почерневший от копоти и дыма снег.

— Фельдшера сюда! Фельдшера! — закричал Авдеев, хотя понимал, что помощь начальнику штаба уже не нужна.

Во время налета батальонный комиссар Васильев вместе с парторгом батареи старшиной Ткачевым вели огонь по «юнкерсам» из ручного пулемета, отгоняя фашистских летчиков от огневой позиции.

Когда Шматько приказал развернуть дивизион на сто восемьдесят градусов, он, оставив у пулемета Ткачева, поспешил к боевым машинам проследить, чтобы была оказана помощь раненым, подбодрить их словом.

Васильев не вмешивался в распоряжения капитана Шматько, но по мере того, как обстановка становилась все более угрожающей, стал искать выход из создавшегося положения на случай прорыва противника к огневым позициям. Ведь теперь Стрельцовка с ее вражеским гарнизоном оказалась в тылу дивизиона, а с фронта надвигались фашистские танки, поддерживаемые пехотой, беря в клещи почти все пространство от юго-восточной до северной окраины станицы. В бинокль он видел, как горят танки, видел и дуэль между ними и батареей. Но он видел также и то, что, несмотря на потери, враг упорно продолжает продвигаться вперед и может выйти на огневые позиции. Реальным вариантом спасения дивизиона ему представлялся прорыв по шоссе, пока оно не перерезано. Риск был велик, но это давало возможность дивизиону с новых огневых позиций ударить по врагу.

И все же Васильев сомневался. Из состояния внутренней борьбы его вывел чей-то крик.

— Командир дивизиона ранен! Капитан ранен!

Васильев бросился к первой установке батареи Логвинова, где только что видел Шматько. Вдруг между второй и третьей боевыми машинами разорвался снаряд. Васильев залег за машиной.

«Что делать?» — лихорадочно думал он, видя, с каким ожиданием и надеждой смотрят на него лежавшие рядом бойцы. Приняв решение, вскочил на ноги и во весь голос скомандовал:

— Дивизиону отходить к Стрельцовке!

— Куда? Там же немцы! — выкрикнул Авдеев.

— Выполнять приказ! — жестко повторил Васильев. — Установки отводить к Стрельцовке немедленно. Взвод управления с противотанковыми ружьями и гранатами ко мне.

Теперь Васильев был убежден: только отход позволит сохранить боеспособность дивизиона, чтобы с нового рубежа вести огонь по противнику, не допустить его прорыва к северной окраине Стрельцовки. Он сам возглавит группу бойцов, оставшихся от взвода управления. Не теряя времени, с поднятым автоматом, охваченный азартом, Васильев скомандовал:

— За мной! — И, не оглядываясь, побежал вперед.

Бойцы бросились за ним. Перебежали поле, продрались сквозь заросли боярышника и залегли у обочины дороги, стали готовить к бою гранаты, устанавливать противотанковые ружья. Теперь Васильев без бинокля видел и танки, и фигурки вражеских солдат, укрывавшихся за броней.

Отдавая указания своей группе, которой предстояло прикрыть отход дивизиона, Васильев увидел, как старший сержант Шкиленко, лежавший рядом, вскочил и, подхватив противотанковое ружье, пригибаясь, побежал вперед.

— Куда? Ложись! — закричал Васильев, но, увидев, как Шкиленко прыгнул в воронку, понял, что новая позиция удобнее, и стал рассматривать в бинокль лежавшее впереди шоссе, ползущие к нему танки. По ним продолжала вести огонь истерзанная иптабовская батарея, которую поддерживали соседи с левого фланга.

Васильев видел в бинокль, как боевые машины дивизиона вышли на дорогу и скрылись в лощине. Оторвались! Значит, решение его было правильное. Но что это? Почему одна установка отстала? Почему в сторону от нее бегут бойцы? Не понимая, что там происходит, и опасаясь за судьбу установки, он приподнялся и, размахивая автоматом, закричал, будто его могли услышать:

— Назад! Назад!

В этот же миг раздался мощный взрыв. Боевую машину и подошедший к ней фашистский танк закрыло облако черного дыма. И как бы в ответ на этот взрыв, заиграли «катюши», но уже с новых огневых позиций. А там, где только что стояла боевая машина, не осталось ничего, лишь горел подорванный взрывом немецкий танк.

Васильев не мог знать, почему боевая машина осталась на огневой позиции, только понял, что расчету не удалось выполнить его приказ на отход, и, чтобы установка не досталась врагу, ее взорвали.

Васильев считал задачу выполненной и приказал своей группе отходить. Не успел пробежать и десяток метров, как что-то сильно ударило его в бок. Бежавший рядом сержант Леонидов вначале не заметил, как упал батальонный комиссар. Но оглянувшись, увидел лежавшего замполита, закричал своим бойцам:

— Батальонного комиссара ранило!

А сам, не дожидаясь, пока подоспеют товарищи, взвалил Васильева на плечо и понес его к огневым позициям дивизиона.

Когда батальонный комиссар Васильев отдал приказ дивизиону занять новые огневые позиции, сержант Гвоздев доложил командиру батареи старшему лейтенанту Логвинову, что водитель его машины Качаков ранен, и как только его перевяжут, он догонит батарею.

Не дожидаясь Гвоздева, дивизион двинулся к шоссе. Сержант поторапливал санинструктора, Качаков нервничал, поскрипывал зубами, ругался вполголоса. Как только раненая рука была забинтована, он кинулся в кабину и стал заводить машину. Но двигатель не работал.

Гвоздев и Качаков бросились поднимать капот, чтобы выявить неисправность. За несколько месяцев, которые Гвоздев провел на фронте, он полюбил Качакова: водитель отличный, машина у него работала безотказно. Качаков был значительно старше и опытнее девятнадцатилетнего сержанта, но уважал его за смелость в бою и справедливость в отношениях с остальными номерами боевого расчета. Гвоздев сам многому научился у водителя и теперь старался по мере сил помочь ему.

Качаков бегло осмотрел двигатель и присвистнул: головка блока была пробита осколком. Такое повреждение своими силами не устранить. Он спрыгнул на землю, в сердцах бросил под машину гаечный ключ, огорченно сказал:

— Все, сержант, отъездились, взрывать ее надо.

А рокот танкового мотора становился все отчетливее. И тогда Гвоздев скомандовал:

— Всем к батальонному комиссару! Старшим назначаю младшего сержанта Москалева! Качакову оставаться со мной!

— Мы тоже останемся, придержим немцев, — в ответ на это сказал Москалев. — А, сержант?

— Вперед, к комиссару! — приказал Гвоздев. — Мы догоним вас. — И, подтолкнув Москалева в бок, полез доставать бикфордов шнур.

Москалев с начала формирования полка был наводчиком, хорошо знал своего требовательного командира и не стал спорить, а снял с установки прицел и побежал следом за бойцами расчета.

Гвоздев забрался в кабину, но почему-то там задержался, и Качаков, не выдержав, закричал:

— Быстрее, сержант, бежать надо, фрицы рядом, чего ты застрял?

Гвоздев высунулся из кабины, и Качаков понял — что-то случилось. Протягивая водителю капсюль-детонатор, сержант сказал:

— Все пропало, перебит шнур. Уходи!

— Я с тобой, сержант, гранаты у нас есть. Никуда я не пойду! Драться здесь с фашистами будем!