Но это уже не проблема.

Четверть часа спустя он уверенно шел полупустыми коридорами университета, собирая на себя не просто восторженные, но прямо-таки ошарашенные взгляды всех встречных. Ах, да, он ведь так и не переоделся. Официальный костюм — не то, в чем следовало бы появляться за Бездной. Надо бы снять хотя бы халею. А впрочем, сойдет и так. Если он сейчас начнет пытаться расстегивать все эти пуговички, то просто оборвет, и хорошо, если не с клочьями ткани.

Ева была на месте. Хоть кто-то в этом безумном мире всегда был на месте. Правда, не одна, у нее были какие-то люди. Не из сотрудников, он их не знал. Что-то очень хотели. И, судя по слегка утомленному виду Евы, хотели уже давно.

— Я могу решить проблему быстрее? — поинтересовался вместо приветствия.

Посетители вздрогнули и чуть побледнели, по губам Евы скользнула улыбка.

— Очень просят принять их сына без экзаменов, светлейший куратор, — за что он любил эту женщину, она всегда и все понимала с полувзгляда и таким как есть, не тратя времени на лишние слова и мысли. Пришел нежданно — значит надо, не поздоровался — спешит, наряд нечеловеческий — так вампир, еще и в отпуске, удобней ему так, должно быть.

А ему опять захотелось убивать. Еще и здесь! Мало того, что в его стране, еще и в его университете!

— Ева, дай мне воды, — надо успокоиться. Так было всегда. У всех. Обязательно найдутся те, кто не хочет честно. Вода не имела вкуса, но способна была остудить. Надо сдержаться. Не напугать. Вразумить. Или спалить всех к дракосу, чтоб не отвлекали.

Они смотрели, как он пьет. Он пытался вспомнить слова. Правильных слов не находилось.

— Просто пойдите вон, — произнес, наконец, со вздохом. — Фамилию сына, полагаю, вы сообщить успели. За тем, чтоб экзамены он сдавал на общих основаниях, прослежу лично.

Следить он, понятно, не собирался, но вряд ли они решат ему не поверить. Люди ушли.

— У тебя что-то случилось? — Ева подошла совсем близко, и он обнял ее. Она была ниже его на голову. Чуть располнела с годами, но, впрочем, не сильно, действительно чуть. Было бы даже странно, если бы та, что привыкла держать под контролем всё и всегда, позволила чего-то лишнего собственной фигуре.

— Настолько плохо выгляжу? — он отпустил ее, и она взглянула ему прямо в глаза — своим внимательным, цепким взглядом.

— Чудовищно, — вынесла свой вердикт. — Чем мне тебе помочь?

— Найди мне адрес родителей Инги. Он должен был где-то остаться. В архивах. В отделе кадров. Она указывала его при поступлении, — он присел на ближайший стул. Ева найдет. Хоть в адресном столе, хоть в бюро находок. А сам он не в состоянии сейчас общаться с людьми. Просто не в состоянии. — И налей мне еще воды, — он все же вспомнил это слово, — пожалуйста.

Она налила.

— Может, лучше крови?

— Нет, ничего не надо. Просто найди мне адрес.

Она никогда его не любила. Ни единого дня, даже в юности. Особенно в юности. Впрочем, в этом была своя прелесть, он никогда не боялся разрушить ей разум, ее эгоистичность делала ее менее уязвимой. Нет, она преклонялась, уважала, вожделела. Не его лично. Вампира в нем. Гордилась своим статусом, своей избранностью. И никогда не давала ему повода быть недовольным. Она исполняла все. Всегда. Ее не смущали никакие нюансы. Она виртуозно прогибалась под любые ситуации и обстоятельства. И при этом всегда оставалась собой. Маленькой расчетливой карьеристкой. А он откровенно ей восхищался.

А вот друзьями… друзьями они стали уже позже. Много позже, когда опыт прожитых лет уже не позволял ей смотреть на него исключительно снизу вверх. Когда она сумела разглядеть в нем личность, а не просто «вампира, который сделал ее звездой». А впрочем, она всегда была доброй. Умной, честной, внимательной. Преданной. Он ведь не так уж многого в них искал, в этих девочках, что он брал не просто на работу — в душу. Он ведь даже не искал их любви, ему достаточно было их преклонения, вожделения, обожания… А любила его одна… Одна единственная за много-много лет. А впрочем… возможно, он просто кого-то забыл… или что-то не разглядел. Ведь далеко не каждой он рвался заглядывать в сердце.

— Вот адрес, — перед ним лег листок со столь желанным набором букв и цифр. Название городишки не о чем ему не говорило. Впрочем, он всегда знал, что это редкостная дыра. Но заложенная в машину карта позволит ему проложить маршрут с точностью до дома, а если понадобится — то и до любой комнаты этого дома. Скоро он будет на месте.

К ее дому он даже не подлетал — падал. Падал с небес ослепительно-алой кометой, вызывая восторженно-испуганные возгласы обывателей. Дом был небольшой и совершенно деревенский. Кажется, при стремительном приземлении он обрушил какой-то плетень и придавил пару шнырявших по двору кур, но, выходя из машины, он даже не оглянулся. Все это не важно, ущерб он им потом возместит — хоть деньгами, хоть курями, хоть своими руками этот плетень им обратно восстановит. Сейчас ему нужна была Инга. Только Инга.

Стремительно рванув на себя дверь, он ворвался в дом и…пошатнулся, пытаясь задержать дыхание. От ударившего в нос чудовищного смрада его замутило. В доме шла развеселая разнузданная пьянка. Сдвинутые столы. Стулья, табуретки, лавки. Народу — хотелось сказать «вся улица», но, судя по размеру местных улиц, — три. Судя по непереносимой отвратности аромата, рекой лилась здесь даже не водка — самогон, причем припаршивейшего качества. Еще здесь вовсю лилась песня, а впрочем, петь они тоже не умели. Кто-то уже дремал, кто-то уже ругался, но драка еще не началась.

Наверное, он видел вещи и отвратительнее. Зловоние сотен гниющих трупов нестерпимей стократ. Но там это было бедствие. Трагедия, которую всеми силами пытались прекратить. А здесь… всё это стадо человекообразных устроило это добровольно! Для наслаждения! И чтоб им всем обпиться и передохнуть, но где-то здесь была Инга, его Инга! Его прекрасная, хрустально-чистая девочка, а они пытаются сделать из нее… воспитать по своему образу и подобию… вот такое же животное, как то, что смотрит сейчас на него, разинув пасть и тыча в его сторону грязным пальцем.

Он чувствовал, как волна холодной, всепоглощающей ненависти поднимается из самых глубин его естества, грозя уничтожить весь этот вертеп со всем его гнусным содержимым. Видел, как его ненависть прокатывается по ним, мешая дышать. Видел, как бледнеют лица, распахиваются глаза и смолкают звуки. Вот теперь они заметили его все.

Но еще прежде, чем он успел открыть рот и приговорить их всех — окончательно и бесповоротно, в оглушающе звенящей тишине опрокинулся стул, и он расслышал почти беззвучное, потрясенное, неверящее:

— Анхен.

И вот она уже бежит к нему — легкая, воздушная, прекрасная.

— Анхен, — повторяет она, — Анхен, — и бросается ему на шею, смеясь и плача, а он прижимает ее к себе, осторожно, словно самое дорогое, что доверила ему жизнь. И чувствует, что его отпускает.

И с трудом подавляет рвотные спазмы. Она пьяна. Его светлая девочка пьяна, от нее разит перегаром так, что у него даже глаза начинают слезиться. Продолжая прижимать ее к себе, он осторожно поворачивает ее голову, чтоб она выдыхала в сторону. Не на него. Она понимает. Она чувствует, что он почти не дышит.

— Ты прости, — шепчет ему Инга, — прости, я же не знала… я же не думала… я же считала, что уже никогда… — слезы текут по его лицу, а он может только обнимать, только гладить ее по голове. Инга. Его Инга. Он ведь тоже думал, что никогда…

— Это ведь в мою честь праздник, — продолжала объяснять его девочка, словно чувствовала себя виноватой за то, что он застал ее в таком виде. — Что я диплом получила, стала врачом. Для них это важно, правда. Понимаешь, у нас в семье никого нет с высшим образованием, я первая. Для них это гордость. Они мной гордятся, и вот… Так просто принято, это такой обычай… Ну ты же сам мне говорил, что чужие обычаи надо уважать, даже если они неприятны.

Он вздохнул, обхватил обеими руками ее голову и поцеловал свою Ингу в губы. В ее прекрасные, нежные, податливые губы. И чуть не задохнулся от омерзительно зловония ее дыханья. Стерпел.