Я остановилась, смотрю ему в глаза.
- Успокойтесь, подумаешь, нищая... я...
- Борис! Не говорите больше ничего, прошу вас, умоляю, у меня разорвется сердце! Оставьте меня. Идите спокойно домой, я буду идти за вами. Умоляю вас!
- Нет, я вас не оставлю, я должен вас успокоить, понимаете, эта женщина...
Я побежала.
- Тимоша! Тимоша! Послушайте меня...
Я прислонилась к стене, слова выговорить не могу, мне дурно.
- Борис! Единственная просьба! Не говорите ничего! Мы уже у дома! Я похожу! Успокоюсь! Со мной ничего не случится! Иначе я умру! Задохнусь! Неужели в вас нет ничего человеческого! Неужели вы не видите! Не понимаете! Мне дурно! Я не могу вас слышать... Оставьте меня!
- Нет, не оставлю.
- Я даю вас честное слово... что через пять-десять минут вернусь домой... только похожу... сейчас не могу... не могу... я все вам прощу... только оставьте меня... оставьте, если не хотите, чтобы я умерла...
- Нет.
Очнулась, когда Борис уже дотащил меня до подъезда.
Скоро рассвет. Голову раздирают мысли, из кабинета доносится храп Бориса... где я... что со мной происходит... Как я жива... Как жить дальше... Какой же Борис на самом деле... Из-за его скрытности я часто узнаю о нем последней и часто от других... Эта новая вспышка высветила холод... жестокость... я для него открыта... вся... во всем... он знает даже о моих изменах, знает потому, что я тогда не бываю с ним близка...
Ужасная статья о Трумэне - о ней я тоже узнала последней, а ведь я удивилась, обрадовалась, увидя Бориса за письменным столом! А через несколько дней встречаю у театра знакомых, которые как-то странно, отчужденно здороваются со мной и, не останавливаясь, проходят дальше, а в театре со мной и здороваются, и ведут себя так, как будто я заболела проказой... Сажусь к Юрке в машину.
- Татьяна Кирилловна, ну как же вы! Вы! Могли это допустить!..
- Что, Юрка, дорогой мой ребенок?
- Как что?! Вы ничего не знаете?! Ах, вы же не читаете газет!
Юрка захлебнулся от волнения.
- Да сегодня же в газете статья Бориса Леонтьевича о президенте Трумэне "Мальчик на побегушках"! И объяснять дальше ничего не надо! Достаточно названия!
Мы чуть не въехали в столб.
- До чего же статья гнусная, подметная, наемная!
У меня в руках "Литературная газета".
- Как же Борис Леонтьевич мог! Я ведь его уважал!
Врываюсь в дом! Тишина. Значит, еще не прочли. Бориса нет. Ядя смотрит вопросительно, знаю я или нет.
- Значит, ты знала о статье, почему же ты мне ничего не сказала, ведь возможно было ее предупредить, вплоть до развода!
- Не смеши! Борису ночью позвонили из ЦК, что же ты думаешь, что он выбрал бы тебя вместо ЦК.
- Зайцу скажи, что я срочно вылетела на гастроли, потом я ей сама все объясню.
Взяла у Мамы ключи от Калужской и уехала к тете Тоне в чем была. Борис примчался ночью, разбудил соседей, кричал, доказывал, плакал.
Я же не могу бросить свою Маму, своего Зайца, опять я сгоряча, как Папа, бросилась в омут. Приехали домой под утро: я - приниженная, Борис торжествующий. Ядя и Борис иногда кажутся мне пиявками, которых я не могу оторвать от себя.
А дальше началась не приниженность, а униженность, позор: при нашем появлении на приемах люди не просто нас не замечают, а откровенно, демонстративно отворачиваются. Я решилась подойти к Зое и спросить, в чем дело, ее морской офицер кое-как объяснил по-русски, что все европейские газеты пишут о Борисе, а в Америке была демонстрация и несли изображение Бориса с надписью: "Поджигатель войны номер три!" Такая честь: Гитлер, Сталин, Борис! Я быстро зашагала с приема и сказала Борису: "Кто бы мне ни приказывал, ни на какие приемы я больше не пойду".
Вскоре Америка вручила ноту протеста по поводу статьи, на которую последовал ответ: "Литературная газета" - не правительственная, и поэтому правительство не отвечает за мнение писателя" - вот почему статья была напечатана не в Борисовой "Правде", а в "Литературной газете".
Зачем я Борису?! Я вижу, как на приемах он, пропуская меня вперед, наблюдает за эффектом, который я произвожу! Он даже стал интересоваться туалетом, в котором я собираюсь на прием... ловлю себя на том, что у меня после его "вспышек" все чаще и чаще появляется неприязнь, раздражают его "шажки", его речь, когда он выпивает, его лепет понять можно с трудом, и я как-то сорвалась, правда, с улыбкой сказав, чтобы он говорил медленнее и внятнее, потому что его "тюрлюпупу" понять трудно... Радость от его поступков почти уже не приходит - теперь, когда появилось много денег, они с Костей стали облагодетельствовать бедных литераторов - это ведь не от человеческой доброты, а так, с "барского стола", получается как-то стыдно. Настоящих друзей у них нет, да и просто приятелей тоже мало... а может быть, они не бывают у нас, а где-то там, где Борис иногда пропадает с утра до ночи... У больших писателей, которые у нас изредка и единожды появляются, к Борису какое-то снисходительно терпимое отношение... а в общем, все хорошо... что тогда со мной... я просто заевшаяся дрянь... неблагодарная... почему у меня все не так, как у людей... Я знаю женщин, которым все равно, какие у них мужья, любовники, они прощают все за минуты наслаждения... почему же я такой урод, почему же я не могу прощать Борису... Но ведь человеческие отношения так создать невозможно! Невозможно полюбить человека с пустой, ничтожной сущностью... а сейчас его и Костю выдвигают в депутаты... что же, так и жить, как "эти" на приемах... говорят, глупо искать черную кошку в темной комнате... а что я ищу?.. а если кошки в этой комнате вообще нет... Ольга! Где моя Ольга!.. С ней все становится яснее, выносимее...
Ее в дом привел Борис, он часто так делает, если люди хотят со мной познакомиться, а я при этом чувствую себя отвратительно, зажимаюсь, становлюсь препротивной и ничего не могу с собой поделать. Ольга не стала говорить, что она счастлива стоять рядом со мной, что я великая артистка, а вперилась молча в меня глазами - это длилось вечность - и заявила:
- Ничего! И там и здесь такая же, как я и представляла.
Ну и все! Ну и прекрасно! Ну и скорей к столу!
И никогда больше на эту тему она не говорила, и ко мне на землю сошел Друг, к сожалению, живущий в Ленинграде.
