АА. Идут наверх. (Отходит от стены.) Нет ничего хуже, чем жить под лестницей. Тут по трубам все слышно. Любой тишайший отзвук, даже самый интимный. Канализационные трубы, трубы отопления, мусоропровода, вентиляции... Я здесь слышу, когда они уходят и когда приходят, когда ложатся в постель и когда встают. Слышу, когда наливают воду и когда спускают. Когда проветриваются, опорожняются и размножаются. Только не слышал еще, как умирают.
ХХ (он между тем открыл банку и начинает есть. Нравоучительно). Здоровье-то у них крепкое.
АА. Порой мне начинает казаться, что мы живем у них в животе. Как микробы. Ты взгляни на эти трубы, разве они не напоминают кишки? Разве они не выглядят, как кишки?
ХХ. Трубы как трубы.
АА. А мне все это напоминает потроха. Живем здесь, как две бактерии в утробе некоего организма. Два чужеродных тела. Паразиты или кое-что похуже. А вдруг мы - как две какие-нибудь болезнетворные бактерии? Факторы разложения в здоровом организме. Бациллы, палочки Коха, вирусы, гонококки? Я - гонококк, я - всегда считавший себя драгоценной клеточкой предельно развитого мозгового вещества. Там, у нас, когда-то... Благородным нейроном, частицей, которая подошла уже к самой границе материи, которая уже не просто материя, которая уже выходит за пределы материального... И вот теперь гонококк. В каких-то кишках. Гонококк в компании с простейшим.
ХХ (с подозрением). Ты это про меня?
АА. К тому же я не переношу подвалы! Ненавижу. И вообще - любые подземелья. Они действуют мне на нервы. На психику. Мне необходимо солнце, воздух, простор. Я - человек-голова, а голову следует нести высоко, иначе она не может нормально функционировать. Как высокоразвитое звено процесса эволюции я уже не гожусь для пещер. Я жил всегда на самом верхнем этаже, и передо мной всегда открывались широчайшие перспективы. Из окон. А здесь даже окна нет.
ХХ. Оно и лучше. От окон одни сквозняки.
АА. Кругом стены, стены, стены!
ХХ. Зато тепло, не дует.
АА. Подвальная затхлость.
ХХ. От этого еще никто не умер, а от свежего воздуха можно простыть. Мой папаша, царство небесное, жил в подвале, а прожил долго.
АА. А от чего он умер?
ХХ. От свежего воздуха. Шел пьяный домой и по дороге замерз.
АА. Значит, ты можешь спокойно все это переносить?
ХХ. А почему нет? По мне - квартира хорошая. И тепло, и дешево...
АА. Еще бы. Особенно, если учесть, что за квартиру плачу я. Кстати, вчера я опять заплатил за два месяца. За ноябрь и декабрь. А ты должен мне еще за сентябрь и октябрь. Всего за четыре месяца.
ХХ. У меня нету.
АА. Но ведь ты только что получил жалованье.
ХХ. А денег все равно нет.
Сверху доносится звонок в дверь, шумные приветствия, голоса, звук захлопнувшейся двери.
АА. Не понимаю, что у тебя происходит с деньгами. Ты должен зарабатывать по меньшей мере столько, сколько в этой стране зарабатывает в среднем любой иностранный рабочий. Ты же зарабатываешь в полтора раза больше, поскольку вдвое больше работаешь, так что, даже если тебя и обсчитывают, ты все равно должен получать существенно выше среднего. К тому же тебе полагается надбавка за выполнение работы, исключительно вредной для здоровья. И если тебе выплачивают лишь половину этой надбавки, твои заработки в любом случае должны быть выше, чем у других, то есть достаточно приличными. А ты ютишься в самой жалкой норе, какую только удалось найти, и, живя со мной, вносишь лишь половину платы за жилье, и без того минимальной. Однако ты и этого не желаешь платить, а когда я напоминаю тебе о долге, ты говоришь, что денег у тебя нет.
ХХ. Зато у тебя есть.
АА. Что, что?
ХХ. У тебя всегда есть деньги.
Пауза.
АА (холодно). Ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь?
ХХ. А что, скажешь - нету?
АА. Ты отдаешь себе отчет, что, наконец, могу потерять терпение?
ХХ. Так если платишь, значит, у тебя есть.
АА. Ты отдаешь себе отчет, что моему терпению уже пришел конец?
ХХ (с беспокойством). Когда?
АА. Только что. (Надевает брюки.)
ХХ (перестает есть). Далеко собрался? (АА снимает халат и надевает пиджак.) Куда ты?
АА. Я переезжаю.
ХХ (с облегчением). А-а-а, уже не впервой. (Успокоившись, возвращается к еде.)
АА (повязывая на шею кашне, перед зеркалом). До сих пор мне было тебя жаль, но теперь ты переступил всякие границы. К обычной нечистоплотности сегодня добавилась еще неслыханная наглость. Это уж слишком. Поражаюсь, как я мог так долго выносить тебя. Как мог терпеть твои хамские манеры, твой эгоизм, твою нечистоплотность... Ты раздражаешь меня, даже когда спишь. Твой храп вызывает у меня бессонницу, отравленный тобой воздух - головную боль. Да, я жалел тебя, но теперь меня не удержит даже жалость, не осталось во мне больше жалости для тебя. Хватит с меня твоего общества. Все, сыт по горло. Ты уже вот где сидишь у меня! Ухожу.
ХХ. Ключ будет под дверью.
АА. Что, что ты сказал?
ХХ. Я говорю - ключ будет под дверью. Если поздно воротишься...
АА. Не желаю с тобой разговаривать. (Надевает пальто. Останавливается возле ХХ и обращается прямо к нему, застегивая пальто.) Ты, стало быть, уверен, что я еще вернусь? (ХХ не отвечает, он бесстрастно жует, не обращая внимания на АА. Не дождавшись ответа, АА пожимает плечами и идет к двери. Берется за ручку.)
ХХ. Ботинки.
АА. Что?
ХХ. Ботинки забыл надеть. Что - в одних носках пойдешь на улицу?
АА. Я не нуждаюсь в твоих советах. (Возвращается от двери, надевает ботинки, вновь идет к двери, берется за ручку. Пауза.) А на каком же это основании, потрудись объяснить, ты предполагаешь, что я вернусь...
ХХ. Чемодан.
АА. Что, что?
ХХ. Чемодан оставил.
АА. И что с того?
ХХ. Так ведь ясно. Если бы вправду хотел переехать, то собрался бы.
АА. Я просто восхищен твоей сообразительностью. Но ты заблуждаешься. Я не беру с собой ничего.
ХХ. Вот и я говорю. Значит, не переезжаешь.
АА. Да? А я вот ухожу, но ничего не беру. Действительно ухожу, но с собой ничего не беру. Не беру ничего, несмотря на то, что ухожу. Хоть и ухожу, но не беру. Ухожу, не беря. Теперь тебе ясно?
ХХ. А белье, постель, одежда...
АА. ...Книги, рукописи, фотографии. Можешь взять себе все.
