Лишь одно заставляет улыбнуться её, несмотря на пережитый страх, — они выбрались. Он её нашел. Целенаправленно нашел и спас от верной, но такой глупой, гибели, выцепив из лап смерти в самый последний, судьбоносный момент, едва не пожертвовав самим собой.

Сердце девушки болезненно сжимается в груди, и она, укутавшись посильнее прямо в одеяло, поднимается на слабые, дрожащие от напряжения ноги. Не взирая на ноющую боль, эхом разносящуюся по телу, Кристина тихонько шагает по холодному полу ступнями в сухих, тёплых чулочках, желая поскорее взглянуть в глаза своему вечному спасителю, своему родному Ангелу.

Неслышно выскользнув из своей спальни, она оказывается в жаркой гостиной и замечает на диване Эрика в распахнутой на груди рубашке, перепачканной землей и его собственной кровью.

Его тяжелое, хриплое дыхание никак не может ускользнуть от её тонкого слуха. Едва расслышав его сбитые, отчаянные вдохи, она кидается к нему, перепуганная его таким нездоровым, таким неправильным состоянием.

— Эрик, — шепчет она, мягко обхватывая ладонями его, покрытое холодной испариной лицо, исполосованное многочисленными шрамами, — Эрик!

С глухим стенанием он сжимает руки на собственной груди, пока по его безобразному лицу скатываются солёные, разъедающие кожу слёзы. Девушка рассеяно глядит на него, беспорядочно скользя своими дрожащими ладонями по его напряженному телу, не зная наверняка того, что именно причиняет Призраку такую боль.

Когда Эрик выгибается в спине, стискивая до противного скрежета зубы, Кристина окончательно теряется и, отчаянно желая спасти его от кошмара, резко склоняется к его искаженному страданиями лицу, чтобы почти невесомо, но так нежно коснуться влажными губами его искусанных в кровь губ.

Ей неизвестно чувство, толкающее её на этот совершенно не обдуманный шаг. Неизвестно, а потому кажется таким неправильным и буквально безрассудным.

Она уже желает отстраниться от Эрика, пока не стало слишком поздно, пока он не пробудился ото сна, как его напряженное тело расслабляется вдруг под лаской её нерасторопного поцелуя.

Оторваться Кристина уже не смеет. Только не сейчас, когда он стоит на пороге преисподней самого Морфея. Только не сейчас, когда его истерзанные губы невольно приоткрываются ей так податливо, а сердце… оказывается вновь оказывается в её неумелых, порой жестоких руках, ровно как и всё их будущее.

И она позволяет. Позволяет этому безумию продолжаться, не силясь вновь оттолкнуть такого родного ей Эрика, такого потрепанного Судьбой и безнадежно её любящего, не силясь больше причинять ему боль.

Она ощущает едва ли не физически, как сейчас велик его страх. Ощущает, как он боится оступиться вновь, ненароком поняв её не так, как на самом деле, как боится ответить на эту внезапную, неумелую ласку.

Когда Призрак всё же решается откликнуться её губам, отчаянно надеясь, что это не просто благодарность Кристины, когда неуверенно прижимает её слабыми руками к себе, ей хочется плакать. Плакать от сумасшедшего резонанса чувств, разрывающего душу, но в этот раз… В этот раз ей хватает воли, чтобы сделать однозначный, бесповоротный выбор. Вынужденный выбор, обязанный сделать абсолютно Эрика счастливым.

— Ты ничем мне не обязана, — шепчет он подавленно, когда она отстраняется от него на короткое мгновенье, — я не могу так, Кристина.

Она непонятливо вглядывается в золотистые глаза мужчины, наполненные слезами, и поджимает губы, не смея скрыть отчетливое чувство вины перед ним.

— Я сама хочу этого, Эрик, — пытается тихо оправдаться Кристина, сжимая в своих маленьких ладонях его тонкие пальцы.

Он только печально улыбается ей и отводит потускневший вмиг взгляд в сторону, переводя дыхание, сбитое этими нереальными действиями Даае.

— Не ври хотя бы самой себе, — срывается сдавленный шепот с его тонких, ещё минутой ранее ласкаемых ей губ, — прошу тебя, родная.

Тяжело приподнявшись с подушек, Эрик даже не поднимает на Кристину глаз. Ему невыносимо видеть в них столько вины и жалости одновременно. Невыносимо знать, что она вот так себя пересилила только лишь ради того, чтобы не чувствовать себя обязанной ему.

— Эрик… — шепчет девушка так, словно обращается к тому сказочному Ангелу Музыки из своего детства, неожиданно сильно обхватывая его запястья, не позволяя ему подняться с места.

Глухо вздохнув, он всё-таки переводит на неё затравленный взгляд, вынужденный выслушать её пропитанные горечью слова. Он почти уверен, чтобы сейчас Кристина заговорит, что жалеет о содеянном ею и желает забыть, что хочет поскорее покинуть его и уехать в дом Жири, что вообще не может более находиться рядом, согревая его трепетной надеждой, но…

Вместо этого Кристина бережно очерчивает выступающие на его избитых кистях костяшки и севшим от волнения голосом говорит:

— Послушай, ещё в тот раз, когда ты… Когда я тебя оттолкнула, я сделала это не из-за того, что мне было противно, нет! Я не могу испытать этого к тебе. Всё от того, что мне нужно немножко времени, Эрик. Совсем чуть-чуть, чтобы понять, что за чувство поднимается во мне, когда ты смотришь на меня вот так…

Вслушивающийся в её тихие слова Эрик не замечает того, как упоенно и вожделенно на неё смотрит, теряя всяческий разум, и тотчас осекается.

— И, знаешь, — не договорив, она смолкает и пододвигается к нему, переплетая в тот же миг пальцы их сцепленных рук, — я хочу дать нам хотя бы шанс. Только если ты до сих пор того действительно желаешь.

Глухо вздохнув, Эрик молча выдергивает свою кисть из её цепкой хватки и поднимается с дивана, не решаясь больше на неё взглянуть. Он неторопливо проходит к окну и замирает у него, выпрямляясь в спине.

— Дай мне знать, если поймешь то самое чувство, — говорит он сухо, но голос предательски вздрагивает под конец его слов.

Она резко поднимается на ноги и делает к нему быстрый шаг, чтобы мягко накрыть его острое плечо ладонью и вынудить обернуться на неё. Впервые Кристина не может прочесть во взгляде Эрика того, что бушует в его истерзанной душе, того, что плещется в его нежном сердце.

— Не отталкивай меня, — шепчет она рассеяно, — я лишь хочу, чтобы ты был счастлив. Разве не об этом ты грезил так давно?

— Лишь о том, что бы твои глаза сияли, глядя на меня, — откликается он нехотя, — я не смогу перестать думать о том, что это не твоё искреннее желание. Неужели ты не понимаешь?

Она с трудом разбирает слова мужчины, на лице которого так отчетливо и ясно отражена боль. Не физическая, нет. Душевная. Боль от её ранящей так глубоко жертвы во имя его благополучия. Одними губами Кристина беззвучно произносит «прости», обреченное быть неуслышанным, и опускает свой застеленный слезами взгляд на его кровоточащие от изодранных ран предплечья.

— Пойдем, — говорит она севшим голосом, — я сделаю тебе перевязки.

Призрак не находит в себе сил, чтобы противиться её заботе и покорно возвращается на диван, вытягивая вперед руки и отворачивая искаженное отчаянной болью лицо, не позволяя Кристине видеть его внутренней, сумасшедшей борьбы с самим собой, с собственными чувствами и мыслями.

Пока девушка бережно протирает борной кислотой его изувеченные предплечья, Эрик чувствует то, как мелко дрожат её пальцы, слышит то, как тихо она всхлипывает, беззвучно плача, — он переполнен ненавистью к самому себе и собственной гордыне, не позволяющей ему вот так просто и непоколебимо принять её заботу, не позволяющей решить абсолютно всё за них двоих.

И он держится. Держится изо всех сил, запирая внутри на тяжелый замок все собственные чувства, запирая все эмоции. Он обязан быть сильнее своей единственной слабости, своей единственной… Кристины.

Когда её тонкие пальчики, осторожно бинтующие ноющую от содранных ран руку Эрика, нечаянно скользят по его чувствительной коже, он отдергивает её так резко, будто его бьет разряд тока.

Девушка тотчас поднимает на него взволнованный взгляд раскрасневшихся глаз, и он внезапно шепчет севшим голосом: