Призрак изворачивается на кровати, заходясь тяжелым кашлем, и прячет лицо в пышной подушке, продолжая что-то неразборчиво, но так отчаянно шептать. Не помня себя, он прижимает руки к собственной груди, будто желая удержать что-то очень-очень ценное, невероятно важное, и Кристина понимает… понимает, что и тот страшный пожар вернулся к нему в адском сне.

Она торопливо обхватывает его влажное от солёных слёз лицо ладонями и склоняется к заостренному уху, чтобы нежно, но так твёрдо зашептать:

— Тише-тише, всё уже позади. Я в порядке, Эрик, ну же!

Когда он отрешенно качает головой, только сильнее жмуря глаза, Кристина и сама не выдерживает. Не выдерживает и даёт волю застоявшимся в глазах слезам, прислоняясь своим лбом к его и глухо выдыхая:

— Прости меня…

Виня себя так яро в очередном его кошмаре, Даае совсем не замечает того, как дыхание Эрика начинает помаленьку выравниваться, как его донельзя напряженное тело расслабляется, а глаза напротив вдруг загораются своим солнечным светом.

— Это только сон, — вдруг понимает он, глядя на такую близкую сейчас к нему Кристину, — только сон…

Эта мысль кажется Эрику спасительной. Во сне он вновь оказался с Кристиной на руках среди бушующего огня, желающего поскорее схватить их своим смертоносными лапами, отнять друг у друга, желающего уничтожить последние крупицы счастья от их трепетного союза.

От союза, которого еще, по сути, и нет. Который был лишь в его мечтах, странный, трепетно воссозданный, тот, что давал надежду на то, что ему еще следует жить, стимул, позволяющий ему дышать, смысл, вкачивающий через жизненно важное сердце кровь. А больше нечему.

— За что ты извиняешься? — отойдя от мрачных мыслей, тихо спрашивает Эрик, с упоением вглядываясь в её раскрасневшиеся глаза.

Девушка отшатывается назад, рассеяно глядя на него, неловко улыбается и утирает дрожащими руками слёзы со своих щек.

— Я так быстро заснула вчера, — шепчет она виновато, — совсем не уследила за тобой, а… Почему ты не остался там, со мной рядом?

— Кристина, — отвечает мужчина предательски дрожащим голосом, — согласись же, так нельзя. Не потому, что я не хочу, но это… Это неправильно.

Она правда не находится для ответа. Ей и самой неизвестна причина, по которой она столь сильно желает находиться рядом с Эриком постоянно, ни на секунду не отпуская его от себя.

— Знаешь, — вдруг говорит тихо Кристина, — я чувствую себя сейчас тем самым счастливым ребенком, оберегаемым Ангелом Музыки… В детстве я молилась о том, чтобы он был со мною рядом всю жизнь — каждый день, каждый час, каждое мгновенье. Могла ли я представить, что всё будет даже лучше?

— Лучше? — спрашивает удивленно Призрак, скованно потирая затекшее плечо.

— Да, — кивает легонько девушка, забираясь к нему на диван, чтобы прижаться осторожно к его искалеченному телу, — ведь того незримого Ангела, в отличии от тебя, я не могла даже обнять. А ты… Ты думал об этом, когда-нибудь?

— Кристина, — выдыхает он, осторожно приподнимаясь над подушкой, чтобы позволить себе обвить её тонкую талию перебинтованными руками, — думал… каждую секунду.

Её сердце пропускает удар, когда с тонких губ Эрика срываются эти бесконечно важные для них слова, когда его длинные пальцы непроизвольно сжимаются на её узкой спине, когда их распаленные взгляды сталкиваются, вверяя друг другу бешеный ураган чувств.

— Думал, — продолжает он едва уловимым шепотом, искренне глядя в её глаза, — но был уверен, что такая сладкая иллюзия никогда не обернется реальностью для такого, как я, что я не достоин и толики всего, что рисовали мои отчаянные мечты.

— Но ты достоин… — откликается в тон Призраку Кристина, непроизвольно подтягиваясь к его лицу ближе, не отводя взгляда от искрящихся золотом огоньков.

Мужчина шумно сглатывает подступивший к горлу ком, ощущая тёплое дыхание Кристины, щекочущее мягко его шею, и скользит ладонями вверх по позвонкам девушки. Когда она вдруг быстро облизывает пересохшие губы своим влажным язычком, сердце Эрика сжимается болезненно в груди и он осознает, что если у него и есть хоть какой-то призрачный шанс, то самое время его испытать.

Он не позволяет себе передумать и мягко кладет прохладную ладонь на её горячую щеку, чтобы бережно привлечь ближе к себе и, самозабвенно прикрыв глаза, рискнуть. Рискнуть и почти невесомо коснуться пухлых губ Кристины, выбить из неё тихий вздох.

В миг, когда её уста податливо приоткрываются под его осторожным напором, сердце Эрика заходится сумасшедшим ритмом, и он решается углубить этот нежный, трепетный поцелуй, медленно проводя пальцами по её шелковистой шее и невольно улыбаясь такому долгожданному моменту их единения.

Оцепеневшая Кристина же не решается ни ответить, ни оттолкнуть. Она лишь позволяет ему продолжить и прислушивается к чувствам, отчаянно рвущим напополам её тонкую душу. К таким резко разнящимся, мощным чувствам, сжигающим её дотла и… кричащим об отвержении, в том же время, молящим о согласии и продолжении.

Она хочет. Но не должна.

Лишь когда Даае ощущает слёзы Эрика на своих губах, такие нереальные слёзы счастья, неведомые ранее ею, она понимает то, как неправильно и жестоко поступает с ним, допуская всё это, давая вот так безвольно своё «добро» на продолжение.

— Что… — шепчет она между его до безумия, до головокружения и дрожи в коленях нежными поцелуями, — что ты делаешь, Эрик?

Её слова, доносящиеся будто откуда-то издалека, доходят до мужчины не сразу, но… Когда он, наконец, осознает их смысл, то моментально осекается. Осекается и переводит на неё ясный, трезвый взгляд, медленно, нехотя отстраняясь. В его искрящихся секундой ранее счастьем глазах резко затухает всякий свет. Он не верит. Не верит в то, что эта едва охватившая его сказка оборвалась так резко, так жестоко. Боже, как больно.

Он ошибся.

Ошибся, увидев в её глазах доселе неуловимый огонек желания. Такого сильного, всепоглощающего желания чувствовать. Ошибся и разрушил в одночасье всё то невероятно ценное для него, что они вместе строили с обожженным трепетом.

— Прости, — откликается он едва слышно, отслоняя её осторожно от себя, — прости, я… я не должен был.

Девушка не успевает даже среагировать, как Эрик резко поднимается на ноги, опасно пошатнувшись, и торопливо покидает гостиную, оставляя её один на один с сумасшедшим шквалом мыслей и чувств.

Он резко захлопывает за собой дверь ванной и падает, словно подкошенный, на пол у купели, ударяя со всей силы кулаком о деревянную стену, отчаянно себя проклиная, ненавидя за этот глупый и самонадеянный шаг, изначально обреченный на неудачу. А, значит, на отравляющую, почти нестерпимую боль.

Слёзы. Такие жгучие, такие привычные слёзы быстро сбегают по лицу, заставляя часто и тяжело дышать через рот, мотая отрешенно головой и отрицая. Отрицая такую явную, высказанную ему прямо в глаза правду. Правду, режущую больнее стилета, обжигающую сильнее пламени пожара и…удушающую. Удушающую еще более жестоко, чем его собственное пенджабское лассо, рассекающее тонкими струнами в кровь шею жертвы… Вот только жертвой оказался он сам, а тихие, едва различимые слова Кристины — удавкой, призванной нести его смерть в этот роковой вечер.

Ощущение дурманящего вкуса её губ заставляет голову Призрака идти кругом, и он обессиленно облокачивается на брусчатую стену ванной, давясь горькими рыданиями, загибаясь от боли в истерзанном беззвучными стенаниями горле, почти не дыша.

Она была так близко.

Так близко, что он ощущал её каждой клеткой своего дрянного тела. Так близко, что она казалась его неделимым продолжением, его неотъемлемой частью. Так близко, что он мог почувствовать незримые крылья за своей спиной, готовые вознести его до самых Небес, где живет его безмерная, бесконечная любовь.

Теперь же… Теперь он чувствует лишь то, как теплая кровь от вырванных с корнем крыльев сбегает быстрыми струйками по его острым позвонкам, унося с собой его последнюю надежду.