Назавтра я прикручиваю на правую ногу конёк и, хромая, спускаюсь по лестнице во двор. И тут же падаю башкой вперёд, потому что снег у подъезда и на всех дорожках посыпан песком. Поднимаюсь и решаю ковылять на плац. Но и плац тоже посыпан песком. Тогда до меня доходит, что уж лёд в бассейне никто песком посыпать не будет. И иду туда. Дорога не близкая, когда одна нога длиннее другой, и я ещё несколько раз падаю.

Лёд в бассейне ровный и гладкий, он присыпан тонким слоем снега, который совершенно не мешает кататься. Рекс первым прыгает на лёд и, радуясь своей собачьей жизни, носится, как «угорелый». Так обычно родители говорят про нас с Сашкой, когда мы начинаем гоняться по комнатам. И нам не понятно, как может этот самый «угорелый» человек после того, как почти совсем «сгорел», ещё и метаться? На бегу Рекс проскальзывает, а на поворотах его сильно заносит. Я с трудом спускаюсь по металлической лестнице на лёд и приступаю к учебе. И мне делается смешно оттого, что летом я здесь плавал, а зимой – вот, катаюсь на коньках. Вернее, на одном коньке. Пока на одном.

Здесь меня и находит Сашка, который тоже прибегает учиться. Мы катаемся по очереди. И к обеду уже очень хорошо стоим на коньке и даже можем проехать несколько метров. Когда едешь, и получается быстро, то очень здорово! От усилий мы становимся потными и красными, и снимаем шубы и шапки. Нам совершенно не холодно; мы очень довольны, что выучились кататься на одном коньке, и договариваемся завтра обязательно начать учиться на двух.

Через несколько дней мы уже уверенно стоим на коньках. И даже можем делать кое-какие фигуры. Нас навещают родители и дядя Петя. А потом у Сашки тоже появляются коньки, такие же «снегурки», и мы можем теперь кататься вместе. И мы катаемся целые дни, пока зима и мороз.

Полынья. В середине декабря, за неделю до моего дня рождения – шесть лет, шутка ли! – наступает оттепель. Сильно теплеет, валит мокрый снег, иногда с дождём. Лёд в бассейне становится мягким, потом покрывается снегом, под которым образуется вода. И кататься становится нельзя. Когда оттепель заканчивается, и снова ударяет мороз, мы с Сашкой радостно бежим к бассейну. Но кататься опять нельзя, потому что мокрый лёд и нападавший на него мокрый снег крепко смёрзлись, а сверху на них нападал новый снег, и наши ноги застревают во всей этой неприятности даже без коньков.

Мы решаем пойти на речку, просто посмотреть, что там новенького. И оказывается, что оттаявшая в оттепель речка теперь замёрзла почти полностью. Только в одном месте видна вода. Это небольшая полынья. А лёд совершенно гладкий и прозрачный! Мы с Сашкой радуемся и – быстрее-быстрее – накручиваем на валенки коньки.

Лёд чуть потрескивает и не проваливается. По гладкому льду можно раскатиться очень быстро и далеко. И мы катаемся вдоль речки, стараясь не докатываться до полыньи. Рекс боится выходить на лёд; он носится с лаем по берегу. Так он просит нас поскорее вылезти на берег. Но мы же только начали! И мы катаемся и катаемся, и незаметно начинаем все ближе и ближе приближаться к полынье.

Я проваливаюсь первым. Сашка пытается подать мне руку, и проваливается следом за мной. Речка мелкая, особенно зимой, и утонуть в ней невозможно. Мы, как дураки, стоим по грудь в холоднющей воде, и от этого внезапного холода у нас перехватывает дыхание. Берег рядом, но добраться до него в мокрой, сразу потяжелевшей одежде, нелегко. Да ещё коньки цепляются на дне за всякие кирпичи и банки. Нас никто не видит, поэтому надо выбираться самим. В конце концов, сильно замёрзшие, мы вылезаем и без сил валимся на снег. Когда мы откручиваем коньки, пальцы слушаются нас с трудом. С шубеек и штанов течёт, валенки полны воды. Надо бы поскорее домой, но там будут сильно ругать, и мы боимся. И какое-то время не идём. Когда от холода становится совсем невмоготу, мы всё же добираемся до дома и попадаем в тепло и в руки бабули и мамы. С нас стаскивают одежду, растирают полотенцами и поят малиновым чаем. И мы потихоньку теплеем. За Сашкой приходит дядя Петя и уводит домой. Вечером градусник, который мама ставит мне под мышку, показывает нормальную температуру, и мама успокаивается.

Воспаление легких. А ночью моя температура подскакивает до сорока градусов, и я начинаю сильно кашлять и бредить. Мне кажется, что я с Сашкой опять на рыбалке и ловлю очень много рыбы. Я всё время вытаскиваю и опускаю рыбу в садок. В большой садок, такой, как был у дяди Толи на Люблинском озере. А когда опускаю в садок, то чувствую, что вода очень горячая, прямо как кипяток. Обжигаюсь, сильно ору, и просыпаюсь весь в поту.

Около кровати сидят перепуганные мама, бабуля, и какой-то мужчина в белом халате, похожий на того хирурга, который оказался братом своей сестре, но без бороды, а с длинными усами. Усатый что-то озабоченно пишет на маленьких бумажках. Мама держит в руке градусник и всё время смотрит на него. Усатый мужчина строго говорит:

– Двустороннее воспаление лёгких… больше сорока градусов… надо срочно колоть пенициллин… и теплое питьё… к вам будет ходить сестра…

Я догадываюсь, что и у этого доктора есть сестра в белом халате, которая будет делать мне уколы пенициллина и тёплого питья. И удивляюсь, что у всех докторов есть родные сёстры, которые только и умеют в жизни, что делать уколы… А потом опять отключаюсь…

Болею я очень долго. Так долго, что начинаю уже привыкать. К уколам, уксусным полотенцам на лбу, грелкам, таблеткам и порошкам. В свой День рождения я ещё маленько больной, но родители всё равно справляют такой важный для меня праздник, и даже приходят друзья праздновать. А вот к Новому году настолько поправляюсь, что даже сижу у ёлки почти всю ночь. Как взрослый.

«Больной» День рождения 24 декабря 1951 года. 6 лет! Слева – друг Сашка

Усатый доктор приходит несколько раз, слушает меня трубочкой и просто своим волосатым ухом, залезает металлической линейкой в рот, стукает пальцами по разным местам… И однажды говорит, что всё очень хорошо, но в правом лёгком ещё есть небольшой «очаг», который должен скоро «зарубцеваться». Что такое очаг, я уже давно знаю, из книжки про деревянного Буратино. Там очаг был нарисован на старом холсте. Поэтому мне не понятно, какой такой очаг нарисован в моих лёгких, и кто его там нарисовал. А если он всамделишный и горит? Тогда как же? И строгий доктор вдруг начинает улыбаться и терпеливо мне всё объясняет. Оказывается, «очаг» – это не до конца заживший кусочек лёгкого, в котором ещё идет воспаление, а с помощью всяких лекарств этот «очаг» должен «зарубцеваться», то есть зажить окончательно. Мне становится всё понятно, и теперь уже мы все вместе смеёмся. Мама, бабуля, усатый, его сестра, Рекс и я.

Через неделю после докторского осмотра я совсем поправляюсь. И очагов больше нет. Зарубцевались!

Пока я три недели лежу больной, я очень много читаю. Я проглатываю «Робинзона Крузо», «Тимура» с его командой, «Последнего из могикан» и ещё много всяких других. На стуле рядом с моей кроватью постоянно лежат тома любимого Брэма. Мама говорит, что я читаю «запоем». И пытается книги отбирать. Но отец разрешает читать, «сколько влезет», и в меня влезает очень много.

Друг Сашка ко мне не приходит, потому что сам в это время лежит дома больной. Только у него не воспаление лёгких, а болезнь со смешным названием «свинка». И я фантазирую, что когда Сашка выздоровеет и зарубцуется окончательно, его нос превратится в свинячий пятачок, а разговаривать он будет хрюканьем. Но потом, когда я додумываюсь, как Сашку перепутают и будут делать из него колбасу, то сам пугаюсь, и заставляю себя думать про Сашку только хорошее. И однажды Сашка навещает меня совершенно здоровый. Он полностью зарубцевался, и улыбается. И нос у него старый, без пятачка. И не хрюкает, а весело сообщает мне, как он болел, как к нему приходил тот же самый усатый доктор, и какую ёлку поставили в его доме. И нам опять хорошо вместе. Потому что болезни наши зарубцевались, и скоро опять можно будет кататься на «снегурках».