…«Что делать? Как выйти из сложившейся ситуации с наименьшими потерями? – никак не мог собраться с мыслями Василий. – Меня осудят, это однозначно. Система закусила –

не отпустит! Коготок увяз – всей птичке пропасть. От Антонины все отшатнутся, но это

полбеды. Валентин учится в Москве, первокурсник. Могут отчислить из института, как сына врага народа. Если узнают, конечно. Поэтому надо сделать так, чтобы не узнали. Шило в мешке не утаишь, но попытаться стоит.

Теперь Борис. Он будущий горный инженер, фронтовик, коммунист, студент последнего курса Московского Горного института. Перед ним все дороги открыты… были. Недавно ему предложили работу по партийной линии в ЦК КПСС. Это большая, очень большая перспектива. Но она возможна только с чистой анкетой, а судимость отца перечеркнёт всё. И в этом случае что-то скрыть от органов не получится: проверяют там с пристрастием. Поэтому придётся отказаться.

И ещё, у Бориса в Молодечно есть девушка. Невестой назвать её трудно – просто зазноба. Если они поженятся, то с Белоруссией порвать не удастся, а сделать это крайне необходимо. В любом случае Антонине с матерью надо срочно уезжать отсюда, пока в НКВД не раскопали, что жена врага народа во время войны была под немцем. Один донос, и сделают из неё немецкую шпионку, потом вовек не отмоется. Ведь органы не ошибаются никогда. Иначе слишком многих следователей пришлось бы посадить за решётку.

Только вот куда им ехать, куда бежать? Можно, наверное, возвращаться в Донбасс. Восемь лет после войны прошло, кампания по проверке неблагонадёжных – тех, кто был на захваченной врагом территории – давно закончилась, и опасности с этой стороны, похоже, больше не будет. Тем более что в Дебальцево и домик сохранился. Спасибо родне!»...

Именно так и решил поступить Василий. Не подвела его логика – предмет, который изучал он в одном из учебных заведений дореволюционной России. В перерыве бывший главбух нашёл обрывок бумаги. Карандаш у него был заначен. Стараясь, чтобы не заметила охрана, написал жене записку, где изложил все вышеперечисленные соображения. Спрятал и стал ждать удобного случая, чтобы передать верной своей подруге последние наставления.

…Антонина сидела тут же в зале заседаний, а из головы у неё не шёл тот самый проклятущий сон. Время от времени у несчастной женщины обострялось чувство страха, одиночества и полной беспомощности – то, что она испытала прошлой ночью. Да и сейчас среди толпы, абсолютно равнодушной к её страданиям, бедняга чувствовала себя брошенной на произвол судьбы. Смотрела на Василия, на охрану за его спиной, а по впалым щекам текли горькие безутешные слёзы. Муж делал ей какие-то знаки, что-то хотел сказать, но она не понимала его, и лишь только жалобно кривила губы, пытаясь изобразить улыбку на лице, почерневшем от горя.

Никто не подошёл к бывшей подруге и сослуживице, не выразил сочувствия, не сказал тёплых ободряющих слов. Страх прикоснуться, испачкаться, приклеиться к липкой паутине, носителем которой она вдруг стала, гнал прочь друзей и знакомых. Ещё вчера Тоня была обычной домохозяйкой, матерью двоих детей, работницей в своей заштатной конторе. Теперь она стала изгоем – презренной женой пока ещё не осуждённого, но получившего чёрную метку врага народа. И понимая это, люди с ужасом отшатнулись от неё, будто от прокажённой.

В перерыве заседания в тёмном безлюдном коридоре к Антонине подошла соседка по дому и тихо, почти шёпотом сказала:

– Тоня, матери твоей стало плохо, её увезли в больницу. Я отнесла ей бельё, продукты, поговорила с фельдшером. Он сказал, что у неё, похоже, инфаркт.

Беда не приходит одна, но столь жестокого да к тому же двойного удара судьбы Антонина не ожидала. Первой мыслью у неё было – бежать. Метнулась к выходу, но подумала: «А как же Вася?»

И тогда со слезами на глазах она стала просить соседку, чтобы та присмотрела за матерью в больнице. Хотя бы до тех пор, пока не закончится суд. Бывшая подруга с опаской оглянулась по сторонам, а затем, видимо решившись, сказала прямо:

– Тоня, ты знаешь, как я к тебе отношусь, но муж у меня – человек партийный. Дети – комсомольцы, старший даже комсорг курса в техникуме. Я, конечно, сделаю для тебя всё, что смогу, но ты больше к нам не ходи, не стоит. Если что-то вдруг понадобится, постучи незаметно в окошко, а я сама к тебе приду потом, когда стемнеет.

Антонина не удивилась словам подруги. Всё было очень даже логично: городишко у них маленький, все друг друга знают, сарафанное радио работает превосходно, а рисковать никто не хочет. Слишком многие простые люди – обычные обыватели – запутавшись в липкой паутине доносов и спецслужб, отправились «отдыхать» в места не столь отдалённые, дабы самоотверженным трудом искупить там свои грехи. Валили лес, работали на пилорамах, строили каналы для страны...

5.

…Суд тем временем продолжался. Василий по-прежнему сидел на скамье подсудимых и пытался понять:

«Как же так? Вот их привезли сюда троих – знающих опытных руководителей железной дороги. Ну, оступились, ну, неправильно сделали, ну и что? Заставьте покрыть убытки, накажите рублём или ещё как-то, но дайте людям спокойно работать. Ведь на своём месте эти специалисты принесут неизмеримо больше пользы, нежели в лагере, занимаясь ручным неквалифицированным трудом. Государство их учило, в них была вложена уйма времени, денег, и что теперь? Грамотными кадрами, будто микроскопом, гвозди заколачивать?..

И самое главное: кто же, в конце концов, «настрочил» донос?»

Василий по опыту знал, что без письменного заявления, как правило, ни одно дело не возбуждается.

«Кто? Кому это вдруг понадобилось?»

Перебрав в уме всех сослуживцев, он пришёл к выводу, что выгодно это могло быть в первую очередь молодому специалисту – тому самому общественному обвинителю, выступавшему на сегодняшнем суде. Больше некому! И теперь, поливая грязью своих старших товарищей, этот мерзавец прекрасно понимал, что именно он займёт место руководителя...

«Нет, всё-таки ошибся начальник когда-то, принимая эту мразь в свой маленький дружный коллектив! – почти вслух прошептал Василий, ни к кому не обращаясь. – Но… сколько верёвочке ни виться – всё равно конец будет! Придёт время, и безжалостная почти неуправляемая репрессивная машина затянет в своё нутро, раздавит и переломает новоиспечённого руководителя точно так же, как до него уничтожила многих и многих»…

А ещё понял герой нашего повествования, что попал он вместе со своими начальниками под жернова так называемого «Ленинградского дела», благодаря которому не так давно была разгромлена погрязшая в коррупции и измене партийная организация города на Неве. Газеты писали о какой-то незаконной ярмарке, об обогащении высокопоставленных чиновников, о нецелевом расходовании средств. И, скорее всего, описываемый провинциальный процесс был всего лишь малой частью огромной сети – паутины, в которую угодили крупные обличённые властью дельцы!..

…Прения, наконец, закончились. Заслушали «последнее слово» подсудимых, которые искренне раскаялись в содеянном, после чего суд удалился в совещательную комнату писать приговор. Зал негромко гудел разноголосым гомоном, а Тоня, не отрывая глаз от Василия, краем своего замутнённого сознания вдруг начала понимать, что пройдёт совсем немного времени, и его – такого любимого и родного – увезут от неё далеко и надолго, может быть навсегда.

«Выдержит ли он лагерное надругательство? – сверлила голову тревожная мысль. – Ведь ему уже пятьдесят пять, а за плечами – три войны и две революции! А мама? Неужели умрёт? Или разобьёт её паралич? Годами будет лежать без движения. Нет, пусть лучше лежит, нежели превратится в безжизненный холодный труп! А то ведь как я без неё, совсем-совсем одна?!»