– Да, чем ты занималась в обычной жизни, пока не решила заточить себя в этом коттедже.
– Ну, я… пела, – выпалила она на одном дыхание, боясь, что передумает и промолчит.
Он выгнул бровь и засмеялся. Его смех шел из середины груди, был таким густым и обволакивающим, что она улыбнулась в ответ.
– Не понимаю, что тут смешного?
– Пела?! Сколько тебе лет? – продолжая смеяться, спросил он.
– Тридцать шесть.
– Тебе уже пора задуматься о семье, а не петь в каком-то пабе?
– Почему в пабе?! – возмутилась она.
– Ну, судя по всему карьера певицы у тебя не сложилась, иначе к тридцати шести годам ты стала бы уже звездой, значит нормальной профессии, способной тебя прокормить – нет, – сделал он вывод. – Я тоже люблю петь, но мое пение меня не прокормит, как и твое.
А Карли еще шире улыбнулась, представив его удивление, когда он увидит ее платиновые и золотые диски, развешанные на стенах в коридоре, ведущем на второй этаж. Но она тут же поймала себя на мысли, отчего перестала улыбаться, что не хотела бы, чтобы он увидел ее награды, потому что тогда начнутся вопросы, на которые она не готова была отвечать. За пять лет она никого не впускала к себе в коттедж, кроме брата, конечно, который приезжал изредка. Первые три года часто – два раза в месяц, но тогда она из одной операции плавно переходила в другую, хотя плавно это было легко сказано, с болью и со слезами, с бесконечными обезболивающими и мазями. После последней пластической операции прошло вот уже два года, брат стал приезжать один раз в два месяца. Каждый раз, говоря, что в следующий раз она должна приехать к нему, она обещала, но не могла заставить себя выбраться из своего коттеджа, который стал для нее настоящим убежищем, местом, где она, превозмогая боль, пыталась начать жить сначала, восстанавливаясь после ожогов, потом после операций. Она откладывала свой визит к брату, всякий раз на потом. Лелея себя надеждой, что когда-нибудь обязательно выберется к нему, но время шло, а она оставалась в своем коттедже, не в состоянии проехать около двух часов до Сакраменто, где иногда обитал ее брат.
Ей было тяжело снова решиться на нормальную жизнь. Ей было тяжело решиться на что-то новое. Такое бывает, когда долгое время ты испытываешь боль, оставив лучшее позади, все время, уговаривая себя забыть, не сожалеть, понять и начать, но начать, забыв, очень трудно. Там было столько боли и обиды, и вопросов «почему»? Почему именно с ней? А не с кем-то другим? Что она такого сделала, что с ней случилось все именно так?
И сейчас, глядя в карие глаза с густыми ресницами Рэндела, она вдруг поймала себя на мысли, что он полностью прав. Как таковой профессии у нее, действительно, не было. Она зарабатывала себе на жизнь песнями в разных жанрах и пять лет назад была очень популярной, занимая верхние места в хит-парадах, а также завоевывая международные награды. Но все это было пять лет назад, а сейчас она сидела в своем коттедже, не желая выходить в мир, потому что боялась, да и не хотела. Ей так хорошо и комфортно было здесь, в своем убежище, находившемся недалеко от национального заповедника Эльдорадо, в горах Сьерра-Невада в штате Калифорния, в этом поселке, и, хотя брат звонил и продолжал ее тормошить, настаивая, чтобы она приехала к нему на Рождество, ведь все эти года он приезжал к ней. Но в этот раз он заявил, что не сможет, ему подвернулся серьезный проект, придется работать даже в праздники. И ей предстояло впервые за все годы встретить Рождество в одиночестве, если она не рискнет и не даст себе пинка под зад, и не отправиться к нему в Сакраменто. Но она не рискнула и не отправилась.
Может из-за того, что она обманывала саму себя, у нее, действительно, не было профессии, единственное, что она умела делать… раньше, и делала это очень хорошо – петь. Она обладала уникальным диапазоном голоса, поэтому и стала известной звездой мирового класса. И хотя лицо, благодаря пластике, смогли восстановить, вернее убрать ужасные рубцы, заодно изменить форму носа, отчего она стала выглядеть по-другому. Волосы тоже отросли, но вот голос… Голос изменился, он не был уже таким звонким, высоким, чистым, появилось больше хрипотцы, низких тембров. Она занималась, каждый день, пытаясь вернуть голос, но врачи сказали что вряд ли получится, нужно смириться и довольствоваться тем, что есть. Поэтому она оттягивала свое возвращение в Сакраменто, (зачем и ради чего стоило туда возвращаться?) там теперь впереди ничего не маячило, она не знала, чем бы хотела заняться, кроме пения, как раньше, ведь другого она ничего не умела.
Карли нахмурилась и Найт, почувствовав смену ее настроения, положил ей лапу на колено, она посмотрела на него, улыбнулась и машинально стала гладить ему за ушами, тем временем, раздумывая над словами Рэндела, что пора задуматься о семье. С семьей у нее тоже как-то не получилось, хотя она и ее тогдашний парень объявили о помолвке, но после того злополучного Рождества пять лет назад, все пошло наперекосяк – ее карьера, ее жизнь, планы на будущее и ее парень, который говорил, что очень ее любит, но как только все случилось, тут же исчез. «Интересно, – подумала она, – где он сейчас? Может уже женился?», потом качнула головой, отгоняя неприятные мысли.
Нет, она не могла сказать, что тосковала по нему или сходила с ума, у нее просто не было на это сил и времени, в душе остался осадок и что-то неприятное, как запах дыма горелой кожи, настолько ужасный и противный до тошноты, который еще долго потом преследовал ее.
Пять лет назад в сентябре она купила этот коттедж, чтобы иметь хоть какое-то убежище, где могла бы «перевести дух» между бесконечными выступлениями, концертами, вручением и получением наград, и гастролями по стране и за границу. Она изредка выбиралась сюда, гуляла по окрестностям, благо места были красивыми, с потрясающими видами. Зимой мечтала покататься на лыжах во время рождественских праздников и все бы осуществилось, если бы ни то злополучное Рождество. Она устроила вечеринку в элитном закрытом баре в Лос-Анджелесе, исключительно «для своих», присутствовало человек триста, может больше, решив отпраздновать вручение пятой премии «Грэмми», а за одно и наступление Рождества. Рождество встретили, премию продолжали отмечать и где-то в начале второго ночи она подошла к бару и заказала себе коктейль «Фэнтези». Бармен поставил перед ней на барную стойку разогретый бокал для мартини, стал наливать коньяк, ликер, сверху присыпав сахарной пудрой, а потом что-то пошло не так. Бармен поджег коктейль не в ложке, как следовало, а в самом бокале, огонь ярко и высоко вспыхнул, тут же переметнувшись на длинные волосы Карли, которая довольно близко склонилась над барной стойкой. Она закричала и схватилась руками за лицо, отпрянув, народ, а у бара его было немного, тоже закричал, женщины завизжали, запахло саженными волосами, языки пламени облизывали ей лицо и плечи, не говоря уже о руках. Кто-то все же пришел в себя и стал обливать ее водой из бутылки, сюда же пошло ведро со льдом. Вызвали скорую, она не помнила, как приехала скорая и потом тоже мало что помнила, ей было очень больно, болело все – руки, лицо, уши, плечи, шея. В больнице она пролежала три месяца, кожа от ожогов заживала медленно, ее кололи обезболивающими, от них она впадала в забытье. Бесконечно клали повязки с антисептиком и заживляющими мазями. Когда она увидела себя в зеркале, без волос, без бровей и ресниц, с красной, как у рака, с волдырями кожей, то заплакала. Врачи сказали, что все заживет, не так быстро, как ей хотелось бы, но все же. Пластику разрешили делать только после того, как нарастет новая кожа, это заняло два года. Она старалась как можно реже смотреть на себя в зеркало, только когда накладывала очередную мазь. А еще через полгода она легла на первую пластическую операцию крыльев носа, век, которые пострадали от ожога, и хрящей ушных раковин. Потом опять был период восстановления, который она проводила здесь, в коттедже. И если выезжала за продуктами в поселок, укутывала лицо черным широким шарфом, чтобы ничего не было видно, надевала солнцезащитные очки, не важно какая была на улице погода – шел ли снег или было серо с дождем или даже темно. Кожа постепенно восстановилась, волосы тоже, ресницы и брови отросли. Рубцов в результате шлифовки не осталось, вторую операцию она сделала еще через год, изменив форму носа, сделав его более прямым и, немного приподняв, внешние уголки глаз. Сейчас она выглядела совсем по-другому, нежели раньше. Но голос, врачи сказали, что видно были повреждены связки, вернуть к тому диапазону, что был прежде, не удалось, хотя она старалась, каждый день, когда окончательно окрепла после первой пластической операции, делала специальные упражнения для голоса. Он стал лучше, более сильным и уверенным, она брала высокие ноты, но долго не могла их тянуть, проскальзывала хрипотца, которая бежала по песни, как мелкая речка по камешкам.
