Мила была особенной ученицей: умная, уверенная в себе, острая на язык, но совершенно не искушенная. «Как так получилось?» – постоянно недоумевал Данила. Возможно, дело было в этом интернате, в котором она училась несколько лет. Строгая дисциплина – и все дела.

Часто они оставались вдвоем после уроков, чтобы обсудить пройденную тему. У нее ведь всегда были вопросы. Иногда беседовали просто так, чинно прогуливаясь по широким аллеям интерната. Их отношения с самого начала носили возвышенный характер. Но Данила все испортил. В одну из таких прогулок, когда она жарко доказывала ему, что проза и поэзия созданы для выражения разной динамики эмоций, он притянул ее к себе и почти инстинктивно поцеловал эти милые розовые губы. Оба забыли о своих формальных ролях, учителя и ученицы, и некстати поняли, что они еще и мужчина и женщина. А когда мужчина встречает женщину, то все заканчивается отнюдь не совместным постижением метафор и аллегорий в литературе.

Итак, Данила лишил ее девственности, и о высоком они больше не говорили. Но потом Милы стало слишком много в его жизни, да и свидания были всегда проблематичны, он рисковал как никогда в жизни… Данила стихийно уволился, позорно сбежал, роняя за собой обувь и предметы одежды. Было жалко терять это место, ведь у него там все складывалось. «Но эта история закончилась», – сказал он себе и забыл про нее.

Три недели он квасил как черт, кочуя с одной вечеринки на другую. Попутно пытался искать новую работу, но без особого энтузиазма. Всем, кто приставал с вопросами о его занятости, Данила надменно говорил, что он сейчас фрилансит. Хотя умом понимал, что «фриланс» – просто снобистский заменитель слова «безработный».

О Миле он и не вспоминал.

Правда, она ему снилась. Он видел ее злые голубые глаза, полные слез, и слышал гневный крик:

– Ты пожалеешь! Я заставлю тебя пожалеть!

На исходе третьей недели расколбаса у Данилы началась безудержная рвота и заломило спину. Он не мог разогнуться и все списывал на похмелье. Ему расхотелось пить и гулять: ему вообще ничего не хотелось. Целыми днями он лежал на своем матраце, который был у него вместо кровати, и слушал музыку: Баха, Шопена, Брамса, немного Вагнера. Его мысли ушли куда-то глубоко, и Данила стал думать о своей жизни. Такие размышления редко приводят к чему-то хорошему. Он впал в депрессию, понимая, что ничего не стоит как человек и писатель. Мать наорала на него по телефону и сказала, чтобы он больше не клянчил у них с Тобиасом денег и вообще не являлся на порог, пока не найдет работу. Друзья вдруг перестали куда-то звать, да еще с запозданием начал резаться зуб мудрости.

Все пошло вкривь и вкось.

Спустя еще пару недель он разуверился в себе как в специалисте. Он им и не был, но отказ даже на должность кассира в фастфуд-забегаловке заставил его окончательно усомниться в собственной ценности.

Он чувствовал глухую пелену вокруг своей личности, как будто паук укутывал его в белую слизь, и свет жизни гас. Самое странное было то, что он даже не мог вспомнить, как жил раньше, когда все было хорошо. Интернат и его интрижка остались в прошлом, но будущего не было, а настоящее от него отворачивалось.

Один раз Данила на полном серьезе думал наглотаться таблеток, но потом словно опомнился и тяжело провел по лицу ладонью. Надо было что-то делать. И вдруг в голове почему-то возникла она. Мила проступила так четко, что он даже видел поры на ее лице. И изнутри что-то кольнуло: это ее вина. Мила – и причина, и следствие.

Вывод нарисовался сам собой: интуитивное прозрение?

Недолго думая он набрал номер ее мобильного. Гудки длились довольно долго, но на занятиях она не могла быть: в интернате сейчас наступили каникулы. Да и вообще в этом году Мила оканчивала школу…

Наконец она ответила немного томным голосом:

– Алло.

– Мила? Мила, привет!

– Кто это?

– Это… Даниель. Помнишь еще своего учителя?

Повисла неприятная пауза. Сердце Данилы забилось вдруг очень часто, а в груди невыносимо закололо, словно он подошел к эпицентру чего-то… важного.

– Тебе чего?

– Просто хотел узнать, как твои дела, – как можно вежливее сказал он.

– У меня-то все нормально, – невнятно пробормотала она, и что-то в ее тоне намекало на насмешку.

«Сука, знает, зачем я звоню…»

– Я бы хотел встретиться с тобой.

– Нам незачем видеться. Твои же слова.

– Просто… все так некрасиво получилось…

– А сейчас что звонишь? Красивее не станет, и легче тебе – тоже нет, – вдруг рассмеялась она.

– Слушай, – не выдержал Данила, – понимаешь ведь, в чем причина моего звонка?

– Тебе страшно, – просто ответила Мила. – Но ты заслужил.

– Мила! Мила! Что это?! Ты можешь объяснить? Я не понимаю. Только чувствую, что все дерьмо в моей жизни сейчас связано с тобой, и ты, судя по всему, тоже понимаешь, о чем я. Что ты сделала?

Мила помолчала, раздумывая, а затем выдала:

– Я говорила, что ты пожалеешь.

– Когда ты мне это гов…

Он осекся. Вживую он ни разу не слышал от нее этих слов. Но во сне… Происходящее нравилось ему все меньше и меньше.

Это что-то… энергетическое? Как эти вещи называются? Сглаз? Порча?

– Отвали уже, мудак. То ли еще будет.

И она повесила трубку.

Данила присел на свой матрас, почесывая голову. Сейчас в мыслях прояснилось. Но давление в груди не прекращалось. Что же она сделала? И как? И что теперь делать ему?

В памяти всплыла их давняя беседа. Как-то они шли по аллейке, и Мила щебетала что-то про Булгакова. Они как раз читали в литературном клубе «Мастера и Маргариту».

«Безусловно, его мистицизм – еще и сильное символическое средство, не находишь?»

«Конечно, – снисходительно усмехался Данила. – Весь его роман полон подобных образов-символов. И я считаю, не все разгаданы до конца. Очень много библейских и оккультных отсылок… Взять хотя бы время, когда развивается действие романа. Полнолуние. Время шабаша и ведьм…»

«Одна знакомая тетка моей мамы – ведьма!» – непосредственно сообщила она.

«Все тетки – ведьмы… Это возрастное у некоторых женщин, не обижайся…»

«Нет, она действительно колдует людям за деньги! – возразила Мила. – О ней весь Пфорцхайм знает!»

«Мила, ты еще такой ребенок!» – смеялся он.

И она смеялась…

Данила задумался. Может быть, это знакомая ее мамы наколдовала? И если о ней говорит весь город, то, вероятно, найти ее будет легко. Пфорцхайм не очень большой. Он засел в Интернете и стал рыться на всяких оккультных и парапсихологических сайтах. Магические услуги предлагали на каждом шагу, но для него были важны отзывы тех, кто живет в их городе. Молва в таких случаях – лучшая визитная карточка…

Здесь имелась только одна такая дама, некая Кларисса, и, судя по комментариям, она оказывала весьма широкий спектр услуг.

«Приворот, отворот, черное венчание, порча, сглаз, порча на смерть, восстановление здоровья, привлечение любви, денег и удачи… гадает на Таро, рунах и кофейной гуще. Ну мегатетка!» – вопила какая-то просветленная на эзотерическом форуме.

Но объявления с контактными данными нигде не было. Говорят, она никогда их и не давала. Люди говорили за нее. Запись велась по телефону, который передавали друг другу, и очередь обещала быть огромной.

По номеру ответил неприветливый женский голос и сказал, что ему повезло: освободилось место в пятницу с утра. Сам не понимая, зачем, Данила решил сходить, чтобы… узнать, она это делала или нет. И если делала, то пусть снимает. Пусть на этом свете чего только нет, но лучше бы Мила ему просто по лицу дала.

Сейчас в нем была только злость.

В назначенный день и час Хаблов стоял перед лиловой, неожиданно новенькой дверью и ждал, когда ему откроют. Он не знал, что увидит. Ожидал какую-нибудь старую каргу в черном, увешанную пентаграммами.

Но все пошло иначе. Во-первых, дверь оказалась незаперта. Он вошел в прихожую и увидел там… девушку: высокую, с длинными, спутанными волосами. На ней болтались майка с черепами и драные джинсы. Выглядела она немного пугающе. Что-то было во взгляде: его словно в грудь толкнули, когда она на него посмотрела.