Он глубоко и нервно затянулся, едва не поперхнулся и проговорил, выдыхая густое облако дыма:
– Понимаю, Гадес… Но зачем всё это? Кирпич собирался передать тебе деньги.
– Кирпич собирался просверлить во мне пару лишних отверстий, – строго сказал я. – Не пытайся обмануть Гадеса, Гриф. Если у Кирпича там деньги, пусть он их достанет. Медленно, конечно…
Гриф кивнул своему бугаю, и тот вытянул из внутреннего кармана пиджака пухлый конверт, приоткрыл его, повернув так, чтобы был виден край банкнот. Я кивнул и сказал:
– Подержи пока у себя. Заберу, если решим вопрос мирно и разойдёмся живыми.
Я не чувствовал, что ошибся. Деньги деньгами, но пистолет у Кирпича точно есть. И Грифу придётся очень постараться, чтобы опровергнуть мои догадки…
– Ты должен мне ещё десять тысяч, Гриф, – продолжал я. – А в конверте не поместится больше пяти. Значит, конверт нужен, чтобы отвлечь моё внимание. Вместо второго Кирпич должен достать пистолет и шлёпнуть меня. Примитивный трюк…
– Ты слишком подозрителен, Гадес, – поморщился Гриф.
– «Предусмотрителен», хотел ты сказать, – улыбнулся я. – Приятель, всё же очевидно. У тебя в подручных – палач, ковбой, снайпер. Цель – не мафиози, не политик, какой-то паршивый художник. Зачем было искать исполнителя на стороне?
Я говорил, а сам внимательно следил за лицами противников. Бодигарды, конечно, виду не подавали, но Гриф не удержался в какой-то момент, бросил взгляд мне за спину. Теперь я точно знал, что не ошибся, и позади меня, чуть правее, затаился снайпер.
Там, сбоку от ворот, начинались массивные стеллажи, я видел их, когда выгружал ковёр. На полках стояли большие серые от пыли коробки. Снайпер сидел за ними, скорее всего, на третьем ярусе. Я прикинул расстояние: метров двадцать. Хороший стрелок запросто может прострелить мне плечевой нерв, тогда с рукой придётся попрощаться. И он наверняка выстрелит, если я попытаюсь скрыться от него за пикапом…
Во время дальнейшего обмена репликами я начал жестикулировать и переминаться с ноги на ногу. Улучив момент, быстро переложил телефон в левую руку. Теперь ему в нерв не попасть, и снайпер не станет рисковать, стреляя первым.
Всё более раздражавшийся Гриф бросил сигару на бетонный пол.
– Не думал я, что ты так глуп, Гадес! Это же очевидно: паршивый художник – не то, из-за чего я стану рисковать своими людьми. Человека со стороны точно не найдут. А кто именно будет исполнителем, меня не волновало…
– Всё было немного иначе, Гриф, – вздохнул я. – Ты прослышал, что Гадес – одиночка. И решил, что одиночку можно убрать после дела – его никто не хватится. Ты не подумал, что в нашем мире одиночки не выживают. А если выживают, значит, с ними что-то не так. Например, их слишком накладно пытаться убрать… Ну, сегодняшний урок тебя научит этой простой истине. Конечно, при условии, что мы все переживём сегодняшний день. А мы ведь постараемся сделать это, правда, Гриф? Клянусь, я готов постараться для тебя. Будь добр, ответь мне встречной любезностью. Приложи все усилия, чтобы я выжил. Это в твоих интересах…
– Клянусь, клянусь! – поспешно заверил он и спросил: – А теперь – не хватит ли пустопорожней болтовни? Вернёмся к тому, на чём остановились. Кто в ковре? Маэстро?
Я отрицательно покачал головой.
– Нет, у нашей беседы будет другое начало, Гриф. Я не стану спрашивать, чем именно тебе насолил Маэстро. Это, должно быть, слишком личное, ты всё равно не захочешь рассказывать. Я сам тебе расскажу кое-что вкратце. Нужно, чтобы ты хорошенько понял, что такое, собственно говоря, этот Маэстро. Знаешь, кстати, какими словами он встретил меня?
В полных злобы глазах Грифа сверкнул жадный – недодавленный усилием воли – интерес, когда он спросил:
– Какими?
Я выдержал короткую паузу и ответил:
– «Идущий на смерть приветствует несущего смерть». Вот что он сказал. Каково? А впрочем, я с самого начала почувствовал: всё пойдёт не так, как задумано. Да, Гриф, с того самого момента, когда Маэстро встретился со мной глазами…
Глава 2.
Он был великолепен в своём артистическом костюме. Узкие штаны, просторная белая блуза с широкими рукавами и глубоким, небрежно стянутым шнуровкой, вырезом, который давал полюбоваться рельефной мускулатурой груди. Прямые волосы лежали на плечах, обрамляя широкий лоб и скуластое лицо с изящными, хотя не лишёнными резкости чертами и волевым подбородком.
Далёкое прошлое, окутанная туманами истории Европа… Кажется, все принимали маскарад Маэстро за чистую монету. Возможно, я был единственным, кто обратил внимание, что художник так и не слепил из себя законченного образа.
Это была только заготовка.
Прибавь к нему мысленно берет, палитру и кисти – будет художник эпохи Ренессанса, перед которым обнажается, готовясь позировать, юная натурщица.
Прибавь чёрную бандану и короткую абордажную саблю – будет корсар, поджидающий, когда со стуком сойдутся борта, чтобы прыгнуть в гущу врагов.
Прибавь золотую цепь и тонкую шпагу – будет дворянин, налегке разгуливающий по своим угодьям после тренировки с учителем фехтования.
К слову, готов поставить четвертак против цента на то, что только эти три образа и владели воображением публики. Они были подсказаны привычными образами из кинофильмов. Между тем заготовку Маэстро можно было интерпретировать как угодно.
К примеру, можно было вообразить Маэстро сорбоннским студиозусом, который всю ночь наливался фалернским, горланя «Гаудеамус игитур» в компании собратьев по учёбе. Ему предстоит стать желчным хирургом, или скучным юристом, или вдохновенным физиком…
Ну ладно, вру, студиозуса я представил себе далеко не сразу. Первым – и главным – образом, пришедшим на ум, пока я рассматривал Маэстро, был образ убийцы. Мастера маскировки, который способен просочиться в любую среду, нанести удар исподтишка и скрыться, не вызвав ни тени подозрений.
Иными словами, я увидел в нём себя…
Над своей внешностью я потрудился на славу. Пожалуй, это была самая сложная задача по гриму, которую мне когда-либо приходилось выполнять. Ведь предстояло обмануть глаза художника-портретиста! Уж Маэстро-то умел рассматривать лица.
Поэтому я даже не прикоснулся к парикам. Вместо этого изготовил себе стильную укладку. И с гримом был крайне осторожен. Маэстро, конечно, заметит его. Поэтому для каждого мазка тонального крема следовало придумать объяснение. Эта задача меня захватила, и я часа два торчал в уборной, изобретая образ человека, который пользуется мужской косметикой не потому, что это модно в определённых кругах, а потому, что глубоко не уверен в себе и хочет победить эту неуверенность, меняя внешность.
И этот парень – я выбрал для него имя Дейл Скотт – хорошо научился добиваться своего. Заканчивая гримировку, я не узнавал себя в зеркале. Правда и фальшь сочетались в искусной игре, придавая мне выразительность и загадочность. Я мог бы сыграть на большом экране Гамлета, принца Датского, заткнув за пояс гладколицего Лоуренса Оливье и уж тем более плоского простачка Мела Гибсона.
На крупных планах зрители трепетали бы от волнения!
Обезьянка Джо, увидев меня, присвистнул и, засмеявшись, вывалил:
– Ха-ха-ха… Что это за феерический долбоёб?
Я усмехнулся. Обезьянка Джо не отличался душевной чуткостью и увидел в моём облике единственное, что могло заставить его волноваться при взгляде на другого мужчину: того, кто превосходит его самого во всём.
– На такого красавчика будут клевать все винтерфолльские тёлочки! Дашь мне выебать парочку?
– Время покажет, – коротко ответил я.
Мы покинули мотель. Броская, украшенная вызывающей аэрографией «тойота» понесла нас к Винтерфоллу. Я развалился на заднем сиденье.
Обезьянку Джо по-прежнему зло веселил мой вид. Он то и дело бросал на меня глумливые взгляды. Впрочем, я почему-то был симпатичен Обезьянке Джо. Не настолько, чтобы он не всадил в меня пулю, когда потребуется, но достаточно для задушевных бесед.
