Взяв мои листки, Александр Николаевич скрылся за дубовой дверью. Вернулся он не скоро. Показал на несколько мелких поправок и заключил:

- Остальное в порядке. Можете печатать.

Так 20 июля 1939 года обширная корреспонденция о походе балтийской эскадры появилась на первой полосе "Правды" вместе со сделанной мною фотографией на четыре колонки, изображающей А. А. Жданова среди моряков линкора "Октябрьская Революция".

Я счастлив, что был свидетелем становления нашего военно-морского флота. Сегодня трудно поверить, что поход, о котором я рассказал, был целым событием. Статьи о нем публиковались на первых полосах газет. Такие ли походы совершают теперь наши боевые корабли, находясь по полгода и больше в дальних плаваниях, достигая подо льдом Северного полюса, неся вахту на самых далеких рубежах.

Война не была для нас неожиданностью. В Прибалтике, на границе с чужим миром, выработалась особая интуиция, острота восприятия. Чутьем своим мы улавливали, что близится этот страшный день.

И вот он настал.

То, что меня сразу послали в Таллин на флот, не было случайностью.

Цехновицер, Вишневский и другие...

Мы вышли из Ленинграда 4 июля утром на "морском охотнике", а к вечеру перед нами замаячил зубчатый силуэт города. В светлых прозрачных сумерках в центре города все было по-старому! в пруду плавали утки со своими выводками, белочки прыгали прохожим на плечи, шумели ручьи, сбегая с утесов, в плетеных корзинках продавали цветы. Не удержавшись от искушения, я купил маленький букет незнакомых, похожих на колокольчики, нежно окрашенных цветов.

Человек с цветами в руках еще не вызывал удивления, хотя жизнь уже перестраивалась на военный лад. Создавался рабочий полк, истребительные батальоны. В цехах таллинских предприятий, там, где делали посуду и разный кухонный инвентарь, теперь готовились выпускать минометы и мины к ним. А в железнодорожных мастерских оборудовались бронепоезда, которые пойдут прямо в бой. Тысячи таллинцев шли по утрам с лопатами и кирками на строительство оборонительных укреплений. Война постепенно становилась бытом. Но так же, как в мирное время, с учтивым поклоном официант ставил перед вами клубнику, залитую взбитыми сливками, и маленький оркестр, расположившийся в глубине эстрады, исполнял популярную до войны "Кукарачу".

В центре города, в кафе под большим полосатым шатром, сидели за столиками шумные компании: мужчины в легких кремовых костюмах, дамы в изысканных туалетах. Им некуда было спешить. Часами они просиживали за порцией мороженого, не торопясь, тянули через соломинку коктейли и тоже говорили о войне... со смехом и злорадством. Они не маскировались, не прикидывались друзьями Советской власти. Наоборот, они открыто ждали фашистов, ждали возможности вернуть фабрики, дома, магазины, ставшие в 1940 году народным достоянием.

Я выглядел, вероятно, нелепо - в морской форме с пистолетом на ремне, с противогазом на боку, с чемоданом в одной руке и букетом колокольчиков в другой. Знакомый журналист, которого я встретил у штаба флота, смерил меня с ног до головы скептическим взглядом и спросил:

- Ты откуда же такой взялся?

- Из Ленинграда.

- А цветочки? Это не противогаз ли у тебя в дороге зацвел? Кстати, ты хоть умеешь им пользоваться?

- Не очень.

- Нам скорее потребуется винтовка, чем эти сумки, - с видом знатока произнес он.

- Ты думаешь?

- Не думаю, а знаю. Немцы-то у Пярну. Скоро и сюда подкатятся.

Я удивился: ведь Пярну - это сто с лишним километров от Таллина.

Однако, к счастью, мой коллега ошибся. Это "скоро" наступило лишь через два месяца.

* * *

Помнится, я зашел в Дом партийного просвещения, обширное белое здание, расположенное по соседству с Политуправлением Краснознаменного Балтийского флота.

В умывальной комнате я увидел обнаженного по пояс человека. Фыркая от удовольствия, он лил на голову воду, его лицо - продолговатое, худощавое, с большим выпуклым лбом - показалось мне знакомым.

- Простите, - неуверенно начал я, - вы очень похожи на одного ленинградца.

- Ленинградца? - переспросил меня незнакомец, вытираясь широким мохнатым полотенцем. - К вашему сведению, я и есть ленинградец.

Я удивился еще больше:

- Вы очень похожи на профессора Цехновицера... Мне доводилось слушать его лекции по литературе в Ленинградском университете.

- Похож на Цехновицера? - громко рассмеялся незнакомец. - Трудно быть похожим на кого-либо другого более, чем на самого себя.

Он начал меня расспрашивать о Ленинграде, и по тому, с каким вниманием он слушал, как интересовался всеми мелочами, я понял, что он живет думами о родном городе.

- А вы давно из Ленинграда? - спросил я.

- Кажется, целую вечность, - ответил Цехновицер, - хотя, впрочем, сегодня пошел всего девятый день.

Мне странно было видеть его в морской форме: в синем кителе с пуговицами, начищенными до ослепительного блеска, и четырьмя золотыми нашивками полкового комиссара на рукавах. Форма сидела на нем очень ладно, только в движениях не было той естественной свободы, какая свойственна профессиональным, кадровым командирам флота.

- Вас призвал военкомат?

- Что вы?! Пришлось не один бой выдержать. У них ответ такой: научных работников, видите ли, не берут. Я плюнул на все и послал телеграмму наркому Военно-Морского Флота. Ответ пришел немедленно, и моя мобилизация состоялась. Кстати, как вы устроились? - тут же спросил Цехновицер.

- Да пока никак. Намерен поселиться в этом доме.

- В таком случае приглашаю в мою спальню, то есть, простите, в мой рабочий кабинет, - сказал он с каким-то лукавством и повел меня в большой зал с высоким лепным потолком и широкими, как в магазине, окнами, где стояло около сотни стульев. Пройдя между рядами стульев, я увидел в стороне аккуратно сложенную кровать дачного типа.

- Вот мое ложе, - сказал Цехновицер, - если устраивает, можете жить вместе со мной. Не очень уютно, зато, смотрите, какая благодать, сколько света и воздуха! Тут я готовлюсь к докладам, и сплю, и выступаю.

Орест Вениаминович вводил меня в курс дела с присущим ему юмором:

- Койка у вас будет шик-модерн, - говорил он, указывая на свою примитивную "раскладушку". - Одеяло из гагачьего пуха, - при этих словах демонстрировалось обыкновенное серое солдатское одеяло. - Трюмо всегда к вашим услугам, - он протягивал кругленькое карманное зеркальце.

И с деланной серьезностью он продолжал:

- Конечно, всякий рабочий кабинет немыслим без книжного шкафа. И шкаф у нас имеется. Вот он.

Цехновицер подвел меня к стене и открыл дверцу небольшого шкафа, внутри которого была мраморная доска с выключателями. В это сооружение Орест Вениаминович сумел втиснуть полочку, на которой в четком строю стояло десятка полтора книг и лежали пачки рукописей.

- Зачем вам таскать все с собой? Блокноты и прочий бумажный скарб вполне можете хранить здесь. Место надежное. Никто не догадается.

Я воспользовался гостеприимством Цехновицера, расположился в зале и занял чуть ли не половину этого оригинального книжного шкафа.

Мы сели в первом ряду, и я спросил:

- Что на флоте?

Цехновицер улыбнулся:

- Сейчас пойдем к нашему командарму. Он устроит нам пресс-конференцию, в пять минут - полный стратегический обзор.

- Командарму? - удивленно переспросил я, зная, что на флоте есть адмиралы, командиры соединений кораблей различных классов, командующие эскадрами, но командарм - фигура сухопутная.

- Э, милый, вы отстали от жизни, - продолжал, улыбаясь, Цехновицер, - у нас на флоте есть свой командарм. Он один посвящен во все тайны военного искусства...

- Кто же такой?

- Писатель Всеволод Вишневский.

Я знал, что Всеволод Витальевич в первые дни войны приехал сюда из Москвы, и обрадовался возможности повидаться с ним.

Цехновицер повел меня в Политуправление флота, на третий этаж, и постучал в дверь служебного кабинета. На стук откликнулся спокойный, неторопливый голос: "Да, войдите".