Закончив эту фразу, госпожа Максимова непроизвольно закашлялась… Несмотря на излитые на мою голову дифирамбы, мне не понравилось то, каким тоном были сказаны все эти слова. Спасительница и благодетельница из двадцать первого века, если я правильно понял слова про сто пятьдесят лет с хвостиком, пришла учить нас, сирых и убогих, погрязших в дикости и невежестве девятнадцатого века… Да чем она лучше тех германских профессоров, которые, приезжая к нам, между делом поучают наших студентов об отсталости и общей дикости русского народа и в то же время не забывают считать свое немаленькое жалование, что они получают от той самой отсталой Российской Империи. Господин Серегин и та же Лилия показались мне гораздо честнее. Серегин борется с врагами России и старается сделать так, что бы их было как можно меньше, Лилия по-бабски жалеет раненых солдатиков и своими знахарско-колдовскими методами старается облегчить их положение… а вот госпожа Максимова, уверенная в своей исключительности – это вещь в себе, и, надо сказать пренеприятная вещь. Ведь когда я достиг определенного положения в науке, то думал, что больше никогда не услышу нудных нотаций в свой адрес, но сегодня во мне воскресли самые неприятные воспоминания студенческих времен…

И тут Лилия весело и озорно подмигнула мне левым глазом (и я догадался, что кашель у госпожи Максимовой не совсем естественного происхождения), а слово вместо своей временно недееспособной начальницы взял господин Аласания. Вот это был учтивый молодой человек.

– Уважаемый Николай Иванович, – сказал он, прижав ладонь к сердцу и отвесив в мою сторону легкий поклон, – я хоть и не ваш коллега-хирург, а обычный терапевт, но должен вам сказать, что в настоящий момент мир находится на пороге грандиозных открытий. Если в настоящее вам время никого особенно не волнует наличие микроорганизмов (в том числе патогенных и болезнетворных) в больницах и операционных, то уже через двадцать лет с этими незваными гостями медицинских учреждений будут беспощадно бороться. Помещения палат, операционных и даже коридоров, будут мыть хлорной и карболовой водой, перевязочные материалы и хирургические инструменты будут стерилизовать в автоклавах при высоких температурах и давлениях, а раны, места разрезов и кожу вокруг операционного поля будут обрабатывать спиртовыми растворами йода, бриллиантовой зелени, а также некоторых трав, которые замедляют размножение бактерий и при этом не опасны для человеческого организма. Думаю, что если мы посвятим вас в эти обыденные для нас и неизвестные для вас знания, то ваши пациенты от этого только выиграют.

– Хорошо, господа, – сказал я, – учиться новым знаниям никогда не вредно. Но позвольте узнать, каким образом вы все собираетесь организовать?

– Давайте сделаем так, – коротко сказал господин Серегин, сейчас мы обойдем ваш госпиталь и посмотрим, что необходимо сделать, чтобы условия в нем соответствовали хотя бы стандартам начала двадцатого века. Больше с первого раза сразу вряд ли получится. А пока у вас будут вестись все необходимые работы, мы предлагаем вам перевести раненых к нам, в так называемое Тридевятое Царство, расположенное в мире до начала времен. Разумеется, прежде чем вы примете такое решение, вам будет дана возможность осмотреть наш госпиталь и составить о нем свое мнение… Ну как, Николай Иванович? Вы согласны поводить нас по вашему госпиталю, показать операционные и решить, что необходимо сделать для того, чтобы улучшить сферу применения ваших величайших талантов?

После слов этого удивительного человека я совершенно успокоился и пришел в себя. У него, у этого Серегина, тоже был очевидный талант, заключавшийся в том, чтобы нравиться людям и убеждать их делать что-то что для их же пользы. Да и приглашение в их госпиталь в каком-то тридевятом Царстве не оставило меня равнодушным. Конечно же, мне было любопытно глянуть на то, как там у них поставлена медицина…

– Ну что ж, – сказал я, – собственно, помощь такого рода, как вы говорите, нам бы не помешала. Пойдемте за мной… Я вам все покажу.

И тут маленькая дерзкая богиня Лилия, о которой я уж и забыл, вдруг подала голос:

– Так вы меня прощаете, доктор?

Она сделала умильную мордашку и жалобно смотрела на меня. Даже думать не хотелось, что ей очень много лет и что она на самом деле не человек… точнее, не совсем человек. Ох ты ж Господи… Голова кругом, еще потом предстоит над всем этим поразмыслить… Впрочем, я больше не сердился на нее и сказал ей об этом, получив в ответ самую очаровательную улыбку и воздушный поцелуй.

Я вел «комиссию» по коридорам, попутно рассказывая об особенностях нашей работы. При этом я заметил, что госпожа Максимова как-то скептически кривит губы, разглядывая стены, потолки, заглядывая в палаты. Мне это не нравилось. Но я старался не придавать этому особого значения и поддерживал разговор с милейшим господином Серегиным, лицо которого все время хранило приветливое и заинтересованное выражение, не меняясь ни на секунду. А вот господин Аласания вел себя совсем не так, как его начальница. Он как будто прикидывал, где, чего и сколько надо сделать, чтобы улучшить нашу работу…

Наконец мы достигли моей операционной, которой я очень гордился. Здесь у меня все блестело и сверкало, так как я заставлял служителей, сердобольных вдов и сестер милосердия по несколько раз в день проводить там уборку. Здесь было чисто и светло, стоял операционный стол, а также шкафы с необходимыми инструментами.

Естественно, демонстрируя операционную, я даже не сомневался, что у гостей она не вызовет никаких нареканий. Каково же было мое изумление, когда госпожа Максимова, обведя своим острым взглядом стены, пол, потолок, а также все, что здесь находилось, произнесла: «Мдааа уж…» – с таким выражением, точно вместо отличной операционной она узрела грязную конюшню. Естественно, это ее «мда уж» задело меня до глубины души – и я, не выдержав столь уничижительного отношения, решил наконец высказаться:

– Мадам Максимова, простите, могу ли я узнать, что означает это ваше «мда уж»? – обратился я к ней, едва сдерживая негодование. – Если вам что-то не нравится, извольте сказать мне об этом прямо! Крайне неприятно, знаете ли, слышать это ваше «мда уж», выражающее пренебрежение ко всему тому, что мне удалось создать здесь ценой титанических усилий! Вы думаете, легко было привести это здание в порядок? Легко было сделать здесь ремонт и оборудовать всем необходимым? Мне порой приходилось стены лбом прошибать, чтобы здесь могло существовать полноценное лечебное учреждение! Я денно и нощно забочусь о том, чтобы в нормальных условиях спасти как можно больше человеческих жизней – и теперь вынужден слышать это ваше презрительное «мда уж»?! я не позволю – слышите! Не позволю вам дискредитировать мой госпиталь! Немедленно объясните, что вы имеете в виду этим «мда уж»!

Я был раздражен. Во мне кипело возмущение, и я даже не замечал, что надвигаюсь на эту женщину, которая испуганно пятится от меня. Совершенно точно, она не ожидала от меня ничего подобного… Наконец я замолчал – и вдруг увидел, что глаза у нее очень виноватые, но вместе с тем в них сквозит восхищение. Все присутствующие молчали – видимо, для них моя эмоциональная тирада тоже стала неожиданностью. Впрочем, Серегина, как мне показалось, в какой-то степени эта ситуация забавляла. И сейчас все взгляды были прикованы к мадам Максимовой, в ожидании того, каким образом она будет обороняться от моих нападок.

– Пп…простите, Николай Иванович… ради Бога… – пролепетала она; ее грудь вздымалась, она нервно поправляла дужку очков, при этом часто моргая. – Я совсем не хотела вас обидеть… поверьте… Я вас очень уважаю и восхищаюсь вами… Я лишь имела в виду, что тут, в операционной, далеко до стерильности… микробы, знаете ли…

– Что? – вскричал я. – Какие микробы? В моей операционной идеальная чистота – я, к вашему сведению, врач, а не мясник! Что вы себе позволяете… это возмутительно…

И тут я обратил внимание, что все они смотрят на меня как-то странно. Я остановил взгляд на господине Серегине.