– Не суетись, работай без толкотни, смотри, чтобы всё было в исправности, – предупреждал он.

С моря донёсся тяжёлый звук выстрела из крупного орудия, и вскоре справа по носу взметнулся столб воды.

– Началось… Господи, благослови, – сразу посерьёзнели матросы.

Сполатбог поднялся на своё место. За первым выстрелом последовали другие. Бой начался.

– Убрать прислугу мелкой артиллерии и всех свободных вниз, – распорядился Витгефт. – Открыть огонь по головному кораблю противника.

Сигнальщики бросились набирать нужные флаги. Матусевич внимательно разглядывал японцев.

– Четыре броненосца и два броненосных крейсера, – проговорил он. – Всего двадцать семь крупных и около пятидесяти шестидюймовых орудий против двадцати трёх крупных и тридцати средних с нашей стороны. Превосходство не так уж велико.

Витгефт в ответ только тяжело вздохнул:

– Всё-то вы, Николай Александрович, видите в розовом свете.

– Зато вы, Вильгельм Карлович, уж очень мрачно смотрите на всё.

Разорвавшийся у носа корабля японский снаряд осыпал стоящих на мостике градом осколков. Ранило двух сигнальщиков. Появились носилки. Витгефт продолжал равнодушно сидеть в своём кресле, как будто ничего не случилось.

Зато Матусевич сразу заволновался.

– Вы бы, Вильгельм Карлович, ушли в боевую рубку, а то здесь, не ровён час, пустяковым осколком зацепит, – предложил он.

– В рубке и без того тесно. Уйти одному я не считаю возможным, а всем нам всё равно там не поместиться.

– Поднимитесь хотя бы на верхний мостик, там меньше падает осколков.

– Не всё ли равно, где помирать? – мрачно отозвался командующий эскадрой и, отвернувшись, стал рассматривать противника.

Матусевич пожал плечами и вполголоса выругался.

Обе эскадры продолжали вести редкий огонь с дальней дистанции. Японцы пересекли курс русской эскадры и пошли контркурсом. Огонь с обеих сторон сразу усилился. «Цесаревич» грохотал всем правым бортом. В то же время в него один за другим попало несколько крупных снарядов, которыми броненосцу было нанесено несколько пробоин и разбит спардек. Осколки забарабанили по броне носовой башни.

Уловив момент, Сполатбог дал залп по головному японскому броненосцу «Микаса».

Как только откатившиеся орудия встали на своё место и были открыты замки для нового заряжения, вся башня наполнилась хлынувшими из дула едкими пороховыми газами. Прислуга сразу закашляла и зачихала, у многих начали болеть глаза.

– Наводить невозможно, вашбродь, – жаловался мичману Гаркуша.

– Открыть для проветривания броневую дверь! – распорядился Сполатбог.

Через некоторое время воздух в башне очистился, и матросы смогли снова войти в неё. При следующих выстрелах повторилось то же. Быстрая стрельба стала невозможной. Матросы жаловались на головную боль и с трудом обслуживали орудие.

Мичман вышел из башни и доложил об этом старшему артиллеристу, стоявшему впереди боевой рубки. Вслед за Сполатбогом о том же сообщили командиры других плутонгов[15]. Создалось неожиданное и серьёзное препятствие. Дувший со стороны японцев ветер мешал стрелять русским.

– Вызвать вторую смену из людей от мелкой артиллерии. Пусть после каждого выстрела чередуются и выходят наружу из башен, прячась за ними, – распорядился командир броненосца.

Стрельба продолжалась. При каждом попадании неприятельского снаряда стоящие открыто матросы бросались за укрытия, спасаясь от осколков. Большинство успевало укрыться, но некоторых всё же задевало. То и дело раздавался громкий крик: «Носилки». Это бегание матросов вносило большой беспорядок.

Витгефт молчаливо созерцал картину боя.

Японцы, вначале усиленно обстреливавшие «Цесаревича», теперь перенесли огонь на концевые корабли. Когда крейсера ловким манёвром вышли из-под обстрела, на мостике все зааплодировали. Даже Витгефт начал улыбаться и приказал выразить крейсерам своё удовольствие.

Между тем японцы, продолжая идти прежним курсом, вскоре почти скрылись за горизонтом. Над поверхностью моря виднелись только трубы и мачты. Бой прекратился. Русская эскадра, развив ход до пятнадцати узлов, шла двумя колоннами к Корейскому проливу. На судах пробили отбой и велели команде пить чай.

На адмиральском мостике собрался весь штаб, командир и старшие специалисты броненосца. Началось оживлённое обсуждение создавшейся обстановки. Запросили суда о повреждениях. Они оказались незначительными.

– Японцы, очевидно, сильно пострадали, так как оторвались от нас и сейчас, наверное, занимаются починкой, – уверял всех Матусевич. – Я своими глазами видел несколько попаданий в «Микасу» и «Ниссин». На последнем даже вспыхнул пожар.

Флаг-офицер Эллис и Кувшинников подтвердили, что почти на всех японских кораблях были видны значительные пробоины.

– Пока Того зализывает свои раны, мы успеем уйти подальше и с наступлением темноты сможем и вовсе скрыться от него, – вторил Матусевичу флагманский штурман лейтенант Азарьев.

– Ночью мы сможем скрыться от японцев ложными поворотами, – неожиданно оживился Витгефт.

Было видно, что и у него появилась надежда на благополучный исход боя. Эскадра продолжала идти в полном порядке, сохранив после первого боя всю свою боеспособность.

– Выпьем за наш успех, – предложил Матусевич и приказал подать на мостик завтрак себе и командующему эскадрой, отпустив остальных офицеров в кают-компанию.

Старший офицер броненосца капитан второго ранга Шумов доложил Витгефту, что одним из снарядов разрушено адмиральское помещение.

– Бог с ним совсем, лишь бы нам благополучно вырваться отсюда, – отозвался адмирал. – Пошлите ко мне моего вестового, – попросил он.

Когда вестовой пришёл, Витгефт приказал узнать, сохранился ли портрет его покойной жены, стоявший на письменном столике, и если он уцелел, то принести ему.

Подали завтрак. Матусевич с обычным аппетитом смаковал каждое блюдо.

Изысканный завтрак пришёлся по вкусу и Витгефту. Он заметно повеселел, пробуя различные закуски.

– Не потребовать ли нам флакон «Мумма»? – предложил Матусевич после завтрака.

– Нет уж, шампанское будем пить, когда попадём во Владивосток, – отказался адмирал.

Перевалило за полдень, солнце начало склоняться к западу. По-прежнему стояла хорошая погода. Позавтракав, Витгефт сел поудобнее и, нежась на солнце, задремал.

Матусевич спустился с мостика и начал вместе с командиром обход броненосца. Матросы бодро вытягивались при виде начальства и бойко отвечали на все вопросы адмирала.

– Сколько японцев сегодня убил? – обратился Матусевич к стоявшему около башни Гаркуше.

– Трёх офицеров и десятка два матросов, ваше превосходительство, – не сморгнув, ответил комендор. – Да ещё один снаряд не разглядел в прицельную трубу. Думается, как бы не в самого ихнего адмирала угодил.

– Молодчина, врёшь и не краснеешь! Спасибо за службу. А этот что у вас делает? – обернулся адмирал к Котину, который усердно протирал глаза.

– Японец на меня, ваше превосходительство, больно рассерчал, как я его двенадцати-дюймовкой угостил, и со злости запорошил мне глаза, – улыбнулся в ответ матрос.

На спардеке на скорую руку приводили что можно в порядок. У правой кормовой шестидюймовой башни матросы, пользуясь перерывом, играли в орла и решку. Заметив начальство, они вскочили.

– Продолжай играть, – разрешил адмирал, – только смотрите, чтобы в игре с японцами нам выпал орёл, а не решка.

– Если нам, ваше превосходительство, и выпадет решка, мы адмирала Тогова обжулим и перевернём орлом вверх, – ответил один из играющих.

– Молодцы, ребята! – похвалил Матусевич.

Спустившись затем вниз, он посетил раненых матросов. Судовой лазарет был разрушен одним из снарядов, и раненых временно поместили в кондукторской кают-компании. Многие из раненых были в сознании и, увидя адмирала, стали задавать ему вопросы о ходе боя.

– Подсыпали, значит, малость перцу японцам, коль они так скоро от нас отстали, – радовались матросы. – Пусть теперь будут поосторожнее в драке!