Двое, как по команде, выбросили "беломорины" и сердито замахали оркестру. Трубачи сбивчиво заиграли веселый марш.
А через несколько месяцев из двуспального мавзолея ночью воровато вынесли того, кого прокляла эта женщина, и закопали под забором, главным забором державы -- под Кремлевской стеной.
Сколько пространств осталось за кормой этого маленького теплохода -"Тарагона". Сейчас мне кажется, будто он переплывал из одной эпохи в другую. Я бы не удивился, если бы узнал, что на нем плавал Колумб или даже Одиссей.
Ведь говорят же, что каждый из нас прожил много жизней за те тысячелетия, которые просуществовало человечество. И капитан из Испании, ставший впоследствии сибирским зеком, возможно, был когда-то мадридским евреем, открывшим Америку. Ему проще было стать в прошлом Колумбом, чем в будущем уголовником. Будь он когда-то Одиссеем, стало бы понятно, что не случайно в его последней судьбе плескалось море и появилась одесситка Муся. А что вы думаете, вполне возможно. В нашем городе все может быть.
Хотелось бы знать, а чьи имена стоят по ту сторону жизни за моей судьбой? Эй, откликнетесь, строители государства Урарту, иудейские пастухи, римские солдаты из тринадцатой когорты!
Будем знакомы.
В море, и правда, не видно, какое тысячелетие за кормой.
А разве на земле видно? Какой век был, когда отсидев в Сибири двадцать лет, вернулся в Одессу капитан Хосе? Наверное другой, не тот, когда меня увозил от фашистов маленький пароходик "Львов".
Рядом с мамой устроилась на палубе толстуха, которой папа при посадке помог вписаться в габариты трапа. Она расплылась на палубе, как медуза на берегу, и сразу же стала спрашивать:
-- И куда вы теперь отправляетесь?
-- Я знаю? -- развела руками мама.-- В Сибирь. Там живет жена брата. Так мы поедем к ней.
-- О чем вы говорите? В Сибирь. Там сто градусов. А в Ташкенте у вас нет жены брата?
-- Вы, наверное, думаете, что моя мамаша -- мать-героиня?
Женщина залезла в карман и протянула нам с сестрой по конфете.
-- Я таки знала, что на пароходе будут дети.
Она тарахтела до самой ночи и замолкла только тогда, когда взошла луна. Море стало светлым, и это было опасно, так как в любую минуту нас могли увидеть немецкие летчики.
Я задремал, но неожиданная суматоха тут же разбудила меня.
-- А ну-ка поднимайся! Пошли к капитану! Живо!
Оказывается это относилось к маме.
-- Ша, что вы шумите. У нее дети. Она мать детей. -- Вступилась за нас соседка.
-- Мать-перемать! -- взялся за кобуру военный.
В каюте с плотно зашторенным окном было так накурено, будто там висела дымовая завеса. Молодой военный играл в шахматы с капитаном.
-- Товарищ лейтенант, у нас снова ЧП. Вот привел немецкую шпионку. -Вытянулся перед старшим по чину наш провожатый.
Лейтенант неохотно оторвался от доски.
-- Шпионку говоришь, Сидоров? У, да их тут целых три. Еще два шпиончика. -- Улыбнулся он капитану.
-- Вы не имеете права, я -- жена красного командира. -- Гордо вскинула голову моя маленькая мама.
-- Слышишь, Сидоров, а ты говоришь -- шпионка. -- Передвинул лейтенант вперед фигуру.
-- Так точно, товарищ лейтенант, подавала сигналы зеркальцем вражеской авиации.
Лейтенант поднялся и подошел к нам. Роста он оказался высоченного. Наклонившись, военный взял из рук мамы сумку и щелкнул ее замком -- двумя блестящими металлическими шариками. Даже при тусклом свете лампочки они весело сверкнули.
-- Диверсия, да, Сидоров? -- лейтенант устало посмотрел на своего подчиненного. Видимо, тот ему изрядно надоел. -- Вот что, размести-ка диверсантов в каюте тридцать два. Она свободна.
-- Есть, товарищ лейтенант!
-- Спасибо, молодой человек, -- сказала мама, -- мой муж тоже лейтенант. Он остался воевать в Одессе.
-- Сидоров, -- остановил нас великан, когда мы уже были в дверях, -- и консервы возьми в моем рюкзаке, булку хлеба и консервы. Накорми шпионов.
-- Ой, что вы молодой человек, мы и так вам уже благодарны.
-- Будет исполнено! -- неожиданно улыбнулся Сидоров.
А через четыре дня мы пришвартовались в Мариуполе.
