Династические войны являлись неотъемлемой частью политической практики Античности и Средневековья, эффективным инструментом воздействия, благодаря которым представители правящих династий отстаивали свои интересы, придавая историческому процессу калейдоскопичность. Даже для краткого изложения наиболее значимых конфликтов потребовалось бы написать многотомный труд, поэтому, обращаясь к столь богатой фактическим материалом теме, мы ограничимся преимущественно рассказами о тех династических столкновениях, участники которых пали жертвами братоубийства. Выбирая столь специфический ракурс, обусловленный нашими предшествующими исследованиями междукняжеских отношений на Руси конца X – первой четверти XII в. и становления культа князей Бориса и Глеба[1], мы руководствовались стремлением не только приблизиться к пониманию морально-политических аспектов рассматриваемых династических конфликтов, но и рассмотреть этот феномен в более широком сравнительно-историческом контексте, чем это было сделано ранее. В соответствии с поставленной задачей в этой книге рассматривается репрезентация династических конфликтов в Древней Руси, связанных с гибелью не только Бориса и Глеба, но и целого ряда других русских князей, а также аналогичные эксцессы в государствах Скандинавии и континентальной Европы.

Основными источниками, использованными при написании книги, являются древнейший летописный свод – Повесть временных лет (далее – ПВЛ), две редакции которого (1116 и 1118), выявленные в 1908 г. академиком А. А. Шахматовым, дошли до нас в составе Лаврентьевской летописи 1377 г. и Ипатьевской летописи 1-й трети XV в., а также цикл агиографических произведений Борисоглебского цикла, наиболее крупными из которых являются «Сказание страсти и похвалы мученикам святым Борису и Глебу», которое в XIX в. атрибутировалось некоему Иакову-«мниху», но в современной историографии чаще именуется «Анонимным сказанием», и «Чтение о житии и погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба», автором которого является монах Киево-Печерского монастыря Нестор. Наряду с этими текстами привлекаются Новгородская I, Новгородская IV, Никоновская, Львовская летописи, Пискарёвский летописец, «Временник Ивана Тимофеева», рассказывающие о братоубийствах на Руси в XIII–XVI вв. Особое внимание уделено памятникам средневекового европейского историописания: «Саге об Ингваре Путешественнике», «Пряди об Эймунде», «Кругу земному» Снорри Стурлусона, «Роскилльской хроники», «Краткой истории датских королей» Свена Аггесена, «Старой хронике Слаланда», «Хронике Эрика», «Славянской хронике» Гельмольда, «Гетике» Иордана, «Истории готов» Исидора Севильского, «Истории франков» Григория Турского, «Церковной истории народа англов» Беды Достопочтенного, «Деяниям архиепископов Гамбургской церкви» Адама Бременского, «Летописи попа Дуклянина».

Предыдущее издание этой книги вышло под названием «Династические войны Средневековья» (М., 2017). При подготовке настоящего издания были устранены замеченные неточности и опечатки, дополнены разделы, касавшиеся династических войн в государствах Восточной Европы и Скандинавии, частично обновлена библиография. В приложении помещен перевод на русский язык одной из древнейших легенд Святовацлавского цикла – Crescente fide.

Первым династическим конфликтом, спровоцировавшим братоубийство в роду Рюриковичей, стала война между сыновьями киевского князя Святослава Игоревича – Ярополком, Олегом и Владимиром, которые получили власть в Киевской, Древлянской и Новгородской землях соответственно.

Владимир – внебрачный сын Святослава и ключницы Малуши – приобщился к политике случайно, когда по просьбе явившейся в Киев в 970 г. новгородской «делегации» был отправлен княжить в Новгород под надзором Добрыни, своего дяди по матери, после того как от власти в городе на Волхове отказались его старшие братья Ярополк и Олег, которые предпочли княжения в землях полян и древлян. Впрочем, насчет достоверности рассказа о приглашении Владимира на княжение в Новгород В. В. Пузановым высказаны сомнения, суть которых состоит в том, что этот сюжет мог возникнуть под влиянием политических реалий начала XII в.[2] Они представляются достаточно обоснованными, учитывая, что в политической практике Новгорода замещение новгородского стола по выбору новгородцев впервые происходит в конце XI столетия[3], а до этого имеет место назначение новгородских князей из Киева.

Раздел княжений, предпринятый Святославом, оказался поворотным моментом для древнерусской государственности: с этого времени неделимое прежде в роду Рюриковичей господство над восточнославянскими племенными объединениями, почти столетие обязанными варяжским правителям Киева данью, а в случае необходимости и военной поддержкой, оказалось раздроблено. Трудно сказать, насколько беспрецедентным было это решение Святослава. По словам византийского императора Константина VII Багрянородного (912–959), сам он при жизни отца сидел на княжении в «Немогарде»[4], который можно отождествить не столько с современным Великим Новгородом, зародившимся, по археологическим данным, лишь к середине X столетия, сколько с древнейшей резиденцией новгородских князей, известной как Рюриково Городище[5].

Летописи молчат о том, на каких условиях Святослав, якобы собиравшийся перенести свою резиденцию в Переяславец на Дунае, завоеванный им во время болгарской кампании конца 960-х гг., разделил земли между своими сыновьями. Как бы то ни было, после его гибели в схватке с печенегами у днепровских порогов при возвращении на Русь в 972 г. братья нового киевского князя могли оказаться для него как деятельными помощниками в деле сбора дани с восточнославянских племенных союзов, так и потенциальными политическими противниками. Как полагает А. В. Назаренко, оснований представлять положение Ярополка особым по отношению к братьям нет, поскольку первые Рюриковичи, подобно франкским Меровингам и Каролингам, управляли землями по принципу «братского совладения» или «родового сюзеренитета», при котором власть была «прерогативой не одной личности, а всего правящего рода». Согласно мнению исследователя, «это могло быть связано с изначальным представлением о сакральной природе королевской власти», на которую распространялось «общее наследственное право, предполагавшее равное наделение всех сонаследников, причем в наиболее архаических случаях сыновья от наложниц уравнивались с сыновьями от свободных жен». Поэтому «обязательной проблемой дальнейшего государственного развития становилась необходимость выработать четкую систему престолонаследия, которая, с одной стороны, покоилась бы на родовом сюзеренитете, а с другой – гарантировала сохранение государственного единства»[6]. Эта гипотеза восходит к «родовой теории», в классической модели которой, сложившейся во второй четверти XIX столетия в трудах И. Ф. Г. фон Эверса, А. Ф. М. фон Рейца, К. Д. Кавелина и С. М. Соловьёва, княжеская власть рассматривалась как «родовое имущество», при пользовании которым старший в роду получал приоритет «в отца место». Однако, как будет показано ниже, более соответствующей источникам является мысль, выраженная в 1876 г. И. Е. Забелиным, полагавшим, что «первым и естественным законом жизни» рода было равенство братьев, вследствие чего «власть старшего брата была, собственно, власть братская, очень далекая от понятий о самодержавной власти отца», и «для родичей – братьев он все-таки был брат, от которого естественно было требовать отношений братских, так как и для родичей племянников он все-таки был не прямой отец, а дядя, от которого точно так же естественно было требовать отношений старшего родственника, но не прямого отца»[7].