– Ну, моя жизнь не настолько хороша, чтобы ей можно было позавидовать, – угрюмо сказала я, а потом добавила: – Я, собственно, хотела сказать, что мне, возможно, придется уехать в ближайшее время и я не смогу вас навещать.

– Надолго?

Я пожала плечами.

– Может быть, навсегда.

Анна внимательно посмотрела на меня, отставила чашку и положила свою руку на мою.

– Что у тебя случилось, девочка? От кого ты бежишь?

Я не ответила. Вывалить на эту хрупкую старушку мрачную историю, в которой фигурировало как минимум пять покойников, я не могла, да и не хотела. Ни к чему ей такие волнения. Не дождавшись ответа, Анна взяла чашку и допивала чай в молчании.

– А он? – вдруг спросила она.

– Кто?

– Тот молодой человек, с которым ты приезжала в прошлый раз. Он знает, что ты уезжаешь?

– Оливье? Нет, не знает.

– Почему ты не скажешь ему?

Я вновь не ответила, и тогда Анна, пытливо уставившись на меня, спросила:

– Ты уезжаешь из-за него? Напрасно. Он совершенно тебе не подходит и уж точно не заслуживает душевных терзаний.

– Почему? – удивилась я, решив не разочаровывать Анну. Пусть лучше думает, что я страдаю от любви.

– У него вид прохиндея, – поджав губы, сказала она. – Босяка с глазами жулика. Не уверена, что в кармане он насчитает хотя бы пару сотен… Чего ты улыбаешься? Я угадала?

– В точку, – кивнула я. – Он действительно на мели. Как и большинство художников.

– Богема, – презрительно фыркнула Анна. – Непризнанные гении, размышляющие о высоком искусстве, презирающие работяг. Он ведь наверняка не работает? Вот видишь! Мог бы пойти в ночные официанты, а днем малевать свои шедеврики… Или он талантлив?

Я пожала плечами.

– По сравнению с кем?

– Ясно, – протянула Анна. – Жулик, проматывающий чужие деньги. Недаром он к тебе присосался. Почуял, что у тебя водятся денежки.

– Да откуда у меня деньги? – вяло возразила я, а потом вспомнила о кольце и серьгах и, стыдливо покраснев, бросила беглый взгляд на руку.

Анна весело фыркнула.

– Вот именно, – сказала она. – Я этот камушек еще в первую нашу встречу приметила. А ты носишь его, не снимая, словно не отдавая отчет в его ценности. Привыкла, значит. В дорогом вине знаешь толк, стало быть, пробовала. Мы с Кристофом долго гадали, кто ты такая, даже предполагали, что из какой-то аристократической династии.

– Чего это вдруг?

– Ну, милая моя, породу не скроешь. Я собак уже тридцать лет развожу и чистокровку от дворняги отличу, уж поверь мне на слово. А ты себя ведешь как девушка из богатой семьи, но для современных нуворишей чересчур хорошо воспитана.

– Жаль вас разочаровывать, – улыбнулась я, – но мой отец долго работал на заводе простым слесарем, а мама была актрисой провинциального театра, надо сказать, довольно посредственной. Так что никакой голубой крови во мне нет.

– Ну да, – хихикнула Анна, которую явно забавлял разговор. – Дочки слесарей и провинциальных актрис сплошь и рядом носят украшения от Тиффани.

На веранде показалась медицинская сестра и вежливо напомнила Анне о том, что ей пора на процедуры. Прощаясь, Анна поцеловала меня в щеку.

– Ты заедешь ко мне перед отъездом?

– Я постараюсь, – пообещала я.

В тот момент я действительно думала, что, если соберусь уезжать, непременно попрощаюсь с гостеприимными французами. Однако из моих планов ничего не вышло. Вероятно, если бы я выспалась ночью, события развернулись бы иным образом.

До нужного человека в Париже я добралась ближе к вечеру, усталая, злая и нервная. По дороге вновь свернула не на тот мост, вклинилась не в ту полосу движения и в результате оказалась у Триумфальной арки, куда совершенно не планировала ехать. Покрутившись на узких улочках, я оказалась неподалеку от знаменитого Нотр-Дама и, зябко ежась, огляделась по сторонам.

Воспетый Гюго и современными композиторами, трогательно расписавшими жизнь несчастного горбуна-звонаря, собор нависал над улицей мрачной тенью. С его стен вниз глазели оскалившиеся горгульи. В другое время я с удовольствием погуляла бы под готическими сводами, послушала орган, забралась на башню, как любопытная туристка, но сегодня мне было не до экскурсий. Нажав на газ, я объехала собор и со второй попытки оказалась на мосту О’Дубль.

Дорогу до нужного дома я помнила плохо. Прежде была здесь лишь дважды, озираясь и пугаясь собственной тени. Прав был Гюго, описывая это место в своем романе. Окрестности собора до сих пор пользовались дурной славой и по ночам были небезопасны. Я побоялась ехать сюда вечером, да и времени не было. Въехав на Рю Арколь, я притормозила, опасаясь пропустить нужный поворот. Остановившись на перекрестке, я так долго читала названия улиц на табличках, что водители позади начали нервно гудеть, а один, самый ретивый, обогнал меня на своем рыжем «Пежо» и, покрутив пальцем у виска, сказал нечто обидное. Я ответила по-русски, отправив его по известному адресу, и свернула на Рю Шануанс, где в высотном здании жил человек, который был мне так необходим.

Збышек открыл мне дверь не сразу, долго разглядывая в глазок. Я нервно улыбнулась и развела руками. Приоткрыв дверь на длину цепочки, он высунул в щель длинный, как у афганской борзой, нос.

– Это ты? – недовольно спросил он.

– Я.

– Ладно. Заходи, – проворчал он и открыл дверь.

Я вошла в прихожую, дожидаясь, пока он запрется на все засовы.

Студия Збышека Пештика, сбежавшего во Францию поляка, располагалась на последнем этаже и выглядела не лучшим образом. Помнится, беседы ради я спросила, что он будет делать, если полиция нагрянет с обыском, ведь сбежать с такой верхотуры невозможно. На это Збышек ответил мне с самой серьезной миной на тощей физиономии:

– Я прыгну вниз.

Збышека я знала с момента приезда в Париж. Именно к нему муж советовал обратиться, если придет нужда, поскольку Пештик был специалистом самого высокого класса. В его студии Володя заказал фальшивые паспорта, настолько хорошие, что я с легкостью пересекала французскую, русскую и итальянскую границы. У меня в наличии было два паспорта, но теперь мне нужны были иные документы. Личина Алисы Буковской исчерпала себя. Я боялась засветиться.

– Зачем пожаловала? – недовольно спросил Збышек.

В этот день он вообще был нервным и легковозбудимым. Я подозревала, что в свободное от работы время он балуется чем-то посерьезнее травки, но вслух своих подозрений не озвучивала.

– Мне нужен паспорт, Збышек. А еще лучше – два.

– Понятно, – вздохнул он. – Как срочно?

– Немедленно.

Збышек вздохнул и направился к антикварному буфету с обшарпанными, перекосившимися дверями, загромождавшему маленькую кухню. Вытащив ящик, он сунул руку в образовавшееся углубление и достал плотный пакет, перевязанный веселенькой розовой ленточкой. Развязав ее, Збышек вывалил на стол кучу разноцветных паспортов. Перелистав их страницы, Збышек отложил часть в сторону, остальные побросал обратно.

– Есть четыре, – сказал он. – Приблизительно подходят по возрасту. Американский, французский, два русских. Французский и русские свеженькие, американский старый, с просроченной визой. Какой возьмешь?

– Беру все три, – решительно сказала я.

– Десять тысяч за каждый.

– В прошлый раз ты брал шесть.

– Инфляция, – пожал плечами Збышек. – Кризис и все такое. Берешь?

Я кивнула и вынула из сумочки деньги.

– Сколько тут? – полюбопытствовал Збышек.

– Пять тысяч. Когда будут готовы паспорта?

– Ну… завтра утром заберешь. Часов в двенадцать, раньше я не встану. И без того провожусь с ними до ночи. Иди встань к стеночке.

Я послушно встала к стене, на которой висела несвежая белая простыня. Збышек вынул фотоаппарат и сделал несколько снимков. Подключив фотоаппарат к компьютеру, он выбрал лучший снимок и отправил его на печать. Приятно зажужжав, принтер выплюнул теплый лист, на котором красовалось шесть моих фотографий.