В бумагах определенно кто-то копался. Но аккуратненько. Беспорядка не устраивал, папки пролистал, а потом, не потрудившись разложить их по местам, оставил на первой попавшейся горизонтальной поверхности. А здесь хранились личные бумаги хозяина. Почему-то мысль о том, что кто-то рылся в них после смерти Грега, была мне неприятна.

Я переступила порог. Защитное заклинание сомкнулось за моей спиной. Оккультные символы вспыхнули бледно-оранжевым, нарисовав на сером ковролине сложный узор. Длинные светящиеся ленты, протянувшиеся от одного символа к другому, извивались и перекрещивались. Красные точки совмещения лучисто сияли. Грег запечатал кабинет собственной кровью. А сверх того, – замкнул защитный контур на меня, иначе я бы не увидела заклинания. Теперь отголосок любого волшебства, которое я тут сотворю, не покинет пределов кабинета.

Заклинание подобной сложности нужно плести несколько недель. Судя по яркости свечения, оно поглощало любое эхо, причем до последнего звука. Ну, и зачем Грегу такое понадобилось?

Обогнув стопки папок, я направилась к полке. Старое издание «Альманаха волшебных креатур», еще более древнее – «Сокровенного словаря», Библия, прекрасный экземпляр Корана в кожаном переплете с золотым тиснением, еще какие-то фолианты по религии и тоненькая книжка Спенсера «Королева фей».

Каталожные шкафы, как я и предполагала, пустовали. Ящики промаркированы собственным кодом Грега, которым я не владела. Впрочем, какая разница? Взяв ближайшую стопку папок, я опустила ее в первый попавшийся ящик.

Два часа спустя, убрав скоросшиватели и бумаги с пола и стульев, я принялась за стол. И вдруг мне на глаза попался желтый конверт. Он лежал на самом верху центральной стопки. Не заметить мое имя, написанное черным маркером, было невозможно. Летящий почерк принадлежал Грегу.

Переложив какие-то документы на пол, я пододвинула стул, села и вытряхнула содержимое конверта. Из него выпали фотографии и письмо. На снимке – две пары. Мой отец, нескладный, рыжеволосый и невероятно широкоплечий, обнимал за плечи женщину, вероятно, – мою мать. В памяти у некоторых детей остаются туманные воспоминания об умерших родителях: тембр голоса, едва уловимый запах, неясный образ.

Но я совсем не помнила мать. Вообще. Будто ее никогда не существовало. Отец не сохранил ее фотографий, наверное, это было для него слишком болезненно. Поэтому я знала о ней только по его рассказам: мол, симпатичная длинноволосая блондинка. Вгляделась в женщину на фото. Невысокая, миниатюрная. Тонкие черты лица, стройная, однако без намека на хрупкость. Поза естественная и уверенная. В облике чувствовалось осознание собственной силы и всепроникающее обаяние. Она была прекрасна.

И отец, и Грег хором утверждали, что я на нее похожа, но сколько я ни вглядывалась в снимок, сходства не находила. Мое лицо – грубее, рот – шире, губы лишь с натяжкой можно назвать пухлыми. Правда, мне повезло унаследовать темно-карий цвет материнских глаз, но у моих – иной разрез: странно-миндалевидный, удлиненный. И кожа темнее. Чуть переусердствую с тушью и подводкой, – легко сойду за цыганку.

И еще. Лицо матери казалось эталоном женской нежности. Мне до нее далеко. Если бы мы очутились в комнате, полной людей, уверена, на меня бы никто и не взглянул. А если бы кто решил перекинуться словечком-другим, одна ее улыбка, – и ухажер переметнулся бы к ней.

Симпатичная, значит… Изрядное преуменьшение, папочка.

С другой стороны, если бы кому-нибудь потребовалась девица, способная двинуть злодея в коленную чашечку, те же люди кинулись бы ко мне.

Рядом с мамой и папой стояли Грег и миловидная азиатка. Анна, его первая жена. В отличие от моих родителей, они держались несколько отстраненно, словно наэлектризованные.

Взгляд Грега был печален.

Я положила фотографию на стол: изображением вниз.

На втором снимке была я собственной персоной. Мне – лет девять-десять, я прыгаю в озеро с ветки развесистого тополя. Кто и когда сделал фото, я и понятия не имела.

Взялась за письмо. На листке бумаги оказалось несколько строчек, отрывок из сонета Спенсера:

Ниже – четыре слова, написанных в столбик кровью Грега:

Амехи

Терван

Сенехи

Адд

Буквы запылали огненно-красным. Тело скрутило сильнейшей судорогой. Грудь сдавило, все заволокло туманом, в котором гулко, как набат, билось мое сердце. Вокруг загудел мощный вихрь, поймав меня в змеиные кольца упругих, скользких силовых потоков. Я вцепилось в одно, и меня понесло прямо в мешанину света и звука.

Свет пронзил мое тело, взорвался в мозгах, проступил сквозь кожу мириадами искорок. Кровь в жилах превратилась в расплавленный металл.

Я потерялась. Потеряла себя в водовороте света.

Мой рот открылся, силясь произнести хоть что-нибудь. Бесполезно, язык не повиновался. «Теперь мне крышка», – запаниковала я и, наконец, выдавила слабый звук:

– Хезаад. Мое.

Мир прекратил бешеное вращение. Я вновь обрела себя. Передо мной громоздились – одно над другим – четыре слова. Я должна их произнести, показать свою власть, подчинить их себе. Собравшись с силами, я заговорила:

– Амехи. Терван. Сенехи. Адд.

Давление уменьшилось. Я опять увидела лист. Буквы исчезли, на белой бумаге расплывалась багряная лужица. Дотронувшись до нее, я ощутила укол магии. Моя кровь.

Ясно: у меня из носа текла кровь.

Вытащив из кармана бинт, я прижала его к носу и запрокинула голову. Бинты я всегда ношу с собой. Только бы не забыть сжечь испачканный. Часы на запястье показывали семнадцать минут первого. Полтора часа каким-то образом улетучились.

Четыре слова силы. Повинуйся. Убей. Защити. Умри. Древние, опасные. Основа основ всей магии. Никто не знает, сколько их существует, откуда они взялись и почему столь могущественны. Их значение ощущали даже те, кто не имел к магии никакого отношения. Казалось, они хранятся в нашей генетической памяти.

Однако просто знать их недостаточно. Ими еще надо обладать. Когда речь заходила об овладении словами силы, второго шанса тебе не предоставлялось. Либо ты их подчинял, либо погибал в процессе. Вот почему мало кто из магов владел подобным мощным арсеналом. Но если уж последнее удавалось, слова силы становились твоими навек. Однако использование их требовало аккуратности, а кроме того, высасывало силу заклинателя, иногда чуть не до донышка.

И отец, и Грег предупреждали меня, что им можно сопротивляться, но пока мне не попадался достойный противник.

Слова – крайняя мера, на нее идешь, когда прочие средства исчерпаны.

А сейчас я владела шестью. Первые два, «мое» и «отпусти», я получила от отца, четыре новых – от Грега. Свои папа передал мне много лет назад, мне тогда исполнилось двенадцать, и я чуть не умерла во время процесса. На сей раз все далось куда легче.

Может, власть крови с возрастом растет? Жаль, у Грега теперь не спросишь.

Оранжевые защитные линии на полу поблекли, и я едва могла их различить. Они впитали все что могли.

Слова ворочались в моей голове, будто пытались разместиться там поудобнее. Последний дар Грега. Самое ценное, что он мог мне оставить.

Внезапно я почувствовала, что за мной наблюдают. Я вскинула глаза и обнаружила в дверном проеме худого чернокожего мужчину. Того самого, что улыбнулся мне, когда я проходила мимо его кабинета.

– Вы в порядке? – спросил он.

– Зацепилась за остатки защитного заклинания, – прогнусавила я, прижимая бинт к носу. – Бывает. Все замечательно.

– Вы уверены? – Он пристально уставился на меня.

– Да-да.

Делай вывод, что я – неуклюжая корова, и проваливай.