Над Боклером занималось раннее утро. Небо посерело и приобрело легкий жемчужный оттенок. Дита лежала на животе и смотрела в окно. Регис полусидел полулежал рядом, поглаживая спину женщины. Скомканное покрывало валялось неподалеку от кровати. На туалетном столике возле зеркала не осталось ни одной баночки — все они раскатились в разные углы просторной комнаты. Одна портьера, наполовину оторванная от карниза, печально покачивалась при каждом дуновении свежего ветерка, проникавшего сквозь распахнутое окно, а вторая бесформенной кучей лежала на полу. Регис устроился поудобнее, крепко обнял Диту и коснулся губами ее плеча… Совершенно измотанная женщина повернулась к нему:
— Пить хочу, — едва слышно сказала она.
Вампир со вздохом встал с кровати, подошел к кувшину и вылил остатки воды из него в оловянный бокал, брат которого скрылся где-то под кроватью во время первой неудачной попытки Диты напиться, закончившейся сорванной портьерой.
Регис вернулся в постель и протянул женщине бокал. Дита жадно прильнула к живительной влаге, а когда напилась, обессиленно откинулась на подушки:
— Каким ты себя вампиром назвал? — спросила она, всматриваясь в породистый профиль Региса. — Старым? Что же было, когда ты был еще молод и полон сил?
К изумлению Диты, вампир не нашелся что ответить, только самодовольно улыбнулся во весь рот, демонстрируя внушительные клыки.
========== 10. Когда заканчиваются сны ==========
Горожане, решившие в это прекрасное утро посетить памятник Режинальду де Обрэ со всеми вытекающими из этого последствиями столпились у лесенки, ведущей к статуе. Барышни стыдливо прикрывали губки ладошками, кавалеры пытались скрыть улыбки, поправляя усы и поглаживая бороды, но никто и не думал уйти, ибо открывшаяся им сцена была весьма любопытной и познавательной.
Бедный Люсьен Моутон сжался в комок между лестницей и углом дома, выставив перед собой, как щит, мольберт с незаконченной картиной. Автор картины, пылая праведным гневом, пытался высвободить свое детище из рук страдальца, но безуспешно, поскольку над Моутоном нависала внушительная туша богатого боклерца, одетого в блестящий зеленый дублет.
— Мои люди были на той винодельне, идиот ты сопливый! — вопил богач, потрясая кулачищами. — И нет там никакой госпожи фон Цигельмайер! И не было!
— Господин Круазель, — плаксивым голосом оправдывался Люсьен, — я вас уверяю, что я приезжал за госпожой Дитой именно в «Корво Бьянко»! Я не имею ни малейшего представления, куда она могла деться…
— А ну, вылезай из-за картины и говори толком! — рявкнул Умберто Круазель. — А не то я засуну тебя в задницу твоего Режинальда вместе с этой размалеванной тряпкой!
— Сударь! Нельзя ли повежливее отзываться о произведении искусства? — попытался урезонить разбушевавшегося аристократа бледный художник, не оставляя попыток протиснуться мимо рыжебородого великана и отобрать у Люсьена полотно.
— Иди нахер! Маляр недоделанный! — Круазель легко схватил художника за шиворот и швырнул в сторону постепенно увеличивающейся толпы.
Заботливые горожане поймали несчастного живописца, поставили его на ноги и даже водрузили на голову спавшую было шапочку. Художник воинственно вытер нос и предпринял очередную попытку прорваться через заслон в виде медвежьего зада Умберто Круазеля.
— Не думал, что местная достопримечательность может вызвать такой ажиотаж, — заметил Регис, вытягивая шею, чтобы рассмотреть, что же именно вызвало столпотворение.
Дита поправила полы длинного лилового платья, которое ей выдали у Орианы вместо запыленных штанов и куртки, сославшись на то, что гостья такого богатого дома не может выглядеть, как грязная нищенка. Поэтому одежду Диты отправили в чистку, а приглашенный портной быстренько подогнал ей одно из платьев Орианы, авторитетно заявив, что лиловый цвет будет прекрасно оттенять кожу Диты и подойдет к ее глазам. Сама женщина, заглянув в зеркало, постановила, что кожу лиловый оттеняет действительно совершенно изумительно, придавая ей легкую синюшность, как у двухдневного трупа. Это дивное замечание вызвало тихий смешок Региса и совершенно оскорбило мастера портняжного искусства, который заявил, что лишь те, кто обладает утонченным вкусом, могут оценить работу истинного профессионала. Вампира тоже заставили приодеться, причем в еще менее вежливой форме, чем Диту. Так что потрепанный зеленый кафтан, натянутый поверх бесформенной сорочки, Регис сменил на черную рубашку с узкими рукавами и длинный, до колен, кожаный жилет, перехваченный на груди золоченой цепочкой, а на талии — широким поясом с массивной пряжкой.
— Но до Люсьена все равно надо добраться, мне лошадь вернуть хочется…— Дита привстала на носочки, чтобы разглядеть среди взволнованных горожан Моутона. — Да чтоб тебя! — воскликнула она, к своему изумлению и ужасу обнаружив вместо страдальца-Люсьена разгневанного Умберто Круазеля.
Не объяснив ничего удивленному Регису, Дита стала уверенно продираться через толпу, ловко раздвигая ее локтями. Платье мешало невероятно, особенно потому, что его подол волочился по земле, а возбужденные боклерцы, словно нарочно, наступали на дорогую вышитую ткань.
— Умберто! — крикнула женщина, окончательно увязнув среди зевак. — Умберто! Я здесь! Оставь Люсьена!
Круазель не сразу сообразил откуда идет звук, тем более, что в тот момент, когда Дита решилась позвать на помощь, он с треском надел сорванную с мольберта картину на голову несчастному человеку в заляпанной красками рубашке. Но когда маленькие водянистые глазки аристократа наконец обнаружили размахивающую одной рукой (поскольку вторая оказалась тесно прижата к впечатляющему бюсту дородной барышни в синем) Диту, Круазель с напором разъяренного быка рванул к женщине. Зеваки в едином вздохе подались назад, выталкивая на свободное пространство перед лестницей и Диту, и неизвестно как догнавшего ее Региса.
— Прелестница! — возопил Умберто, хватая женщину за руки и подтаскивая к себе.
Пока ряженый в зеленое аристократ покрывал ее руки жаркими поцелуями, Дита наблюдала, как Люсьен Моутон, к счастью, целый и невредимый, помогает пострадавшему от гнева Круазеля человеку стащить с головы картину.
— Милая Дита! — воскликнул аристократ, театрально бухаясь перед смущенной женщиной на колени. — Я так волновался за вас! Вы испарились, словно видение! Я уже стал думать, что вы были лишь плодом моего воображения… А этот, — Умберто махнул ручищей на Люсьена, который так и обмер, прижимая к груди испорченное полотно, — слюнтяй не хотел признаваться, где мне вас искать!
Дита оглянулась на Региса, который наблюдал за всем происходящим с такой улыбкой, что женщине захотелось провалиться под землю, и закатила глаза.
— Умберто, встань, — женщина попыталась поднять расчувствовавшегося Круазеля.
— И не подумаю! — решительно воспротивился аристократ. — Дита! Вы — невероятная женщина! С вами я пережил удивительные мгновения, которых не переживал еще ни с кем…
По толпе, заинтересованно наблюдающей за происходящим, пронесся взволнованный шепоток.
— Да брось, — взмолилась Дита, чувствуя, как кровь приливает к щекам. — Ну полазили по кладбищу спьяну, с кем не бывает…
— Нет! — Круазель сильно дернул женщину за руки, прижимая их к своей груди. — Ни с кем я больше не испытывал таких эмоций, как с вами, прелестница! Вы мне говорили, что не хотите случайных связей! Так вот, я тоже не хочу! Я решился! Дита фон Цигельмайер, будьте моей женой!
Зрители издали дружный вздох умиления, в то время как Регис прикрыл рот кулаком, делая вид, что откашливается. Опешившая от неожиданности Дита умоляюще посмотрела на Люсьена, словно страдалец мог ей помочь, но Моутон лишь сильнее прижал к себе дырявое полотно и плотнее вжался в стену. Что касается вампира, то тот только развел руками, слово говоря: «Сама вляпалась».
— Умберто, — прошипела сквозь зубы женщина, стараясь не обращать внимания на выжидательные взгляды, направленные в ее спину. — Давай, может быть, в другом месте все обсудим…
