Гнилые холмы
Текст - Павел Серяков.
Корректура/редакрута/дельные советы - Е.К. Медведева.
Иллюстрация - rojka.
В туманах, что прядет воды серебряная гладь.
В лесах, сокрытых от людских до денег жадных глаз.
В болотах и среди камней, средь пней, покрытых мхом,
Живет Царица, к коей Смерть приходит на поклон.
Средь лап раскинутых ветвей, в сердцах дубрав немых,
Среди порогов рокота на реках ледяных.
Среди забытых Богом мест, у жаркого огня,
Не скрыться от её очей, коль избрала тебя.
Она древнее серебра, коим блестит луна,
Под первым солнечным лучом была погребена.
Рождаться, чтобы умирать, и умирать, чтоб жить…
Не дай, Господь, тебе её посланье получить.
В туманах, что прядет воды серебряная гладь,
Царица ждет своих детей. Ждала и будет ждать.
В лесах, сокрытых от людских до денег жадных глаз,
Она подарит мертвецу спасенье в страшный час.
В болотах и среди камней, средь пней, покрытых мхом,
Клубится пар, что от воды в закатный час пришел.
Среди забытых Богом мест, у жаркого огня,
Она придет за тем, чтобы забрать тебя.
Родился день, чтоб умереть, а ты умрешь, чтоб жить,
Как пес, чтоб на стальной цепи хозяину служить.
В лесах, сокрытых от людских до денег жадных глаз,
Ты будешь ждать услышавших твоей Царицы глас.
Заметки виконта Августа Рохау (Путешествие в Оддланд)
Оддланд или же Каменный остров, Земля Одда Бауэра, Проклятый камень.
Монахами Рябицкого монастыря установлено, что до прихода в Нортмар веры в Серебряную Реку и Отца Переправы люди, населявшие эти земли, величали их Материнскими Угодьями. Прежде, среди ученых, бытовало ошибочное суждение: дескать, дикари, жившие в Оддланде, поклонявшиеся идолам и исповедовавшие учение своей лжебогини, были выходцами из княжеств, что восточнее Нортмара, ибо лишь там существовала царская власть. Просвещенными мужами из Королевского университета установлено: канувшая в небытие культура прежних обитателей Оддланда – самостоятельное и в чем-то уникальное явление.
Хроникеры Каменного острова делят историю Оддланда на три значимые вехи: времена до великого мора, времена пустоты и времена колонизации земель Оддом Бауэром. Предполагается, что мор выкосил всех язычников, оставив земли пустыми, а время уничтожило шалаши и жалкие лачуги, служившие прибежищами для несчастных дикарей, не знавших милости Отца Переправы.
Культурное и историческое наследие прежних обитателей Оддланда было частично восстановлено по подобиям летописей, обнаруженных в курганах, предположительно, языческих вождей. Монахи Рябицкого монастыря сумели перевести некоторые из них, и, по причине избыточных отсылок на власть некой лжебогини, всяческие исследования в этой области подверглись церковному запрету, а добытые из курганов «сокровища» уничтожению. Так прошлое навсегда осталось в прошлом, пока в урочный час стремительные волны реки Хельги не подмыли крутой берег, тем самым вскрыв древний, давно забытый гнойник.
Согласно тем же церковным хроникам, заселение Оддланда началось два века назад. Тогда эти дикие земли не имели названия, их история была не изучена, а легенды гласили, что смерть ждет всякого, кто отважится переплыть пролив святого Антония и ступить на галечный пляж, прежде не знавший королевской власти. Согласно церковным хроникам, два века назад герцог Одд Бауэр увидел сон, в котором золото искрилось в водах ничейных рек, мачтовые сосны скрипели в никому не принадлежащих лесах, а бесхозный металл скрывался в горах, не знавших каторжного труда. Также в своем сне герцог услышал женское имя, но не придал этому никакого значения, а позднее и позабыл о нем.
Два века назад герцог Одд Бауэр верно истолковал знамение и первые поселенцы отправились осваивать земли, носившие впредь имя их нового хозяина.
Два века назад людям, нарушившим закон, был дан выбор. Многим негодяям посчастливилось избежать острога, каторги и петли, испытать удачу за проливом святого Антония, но в церковных хрониках нет ни единого слова о том, что некоторые поселенцы столкнулись с неизведанным, оставив после себя пустые деревни и села.
Часть I
Поганое начало паскудного дела
Глава 1
День иссяк.
Рейн ударил по струнам. Мужчины оживились.
– Ну, сыграй чего, не то закиснем… – буркнул Аарон.
– Инструмент, дери его в гузно, дрянь…
Горст зажал ноздрю указательным пальцем и высморкался.
– Найди лучше, умник.
– Если когда-нибудь вернемся в Нортмар, найду. Здесь с музыкой паршиво.
– Здесь со всем паршиво, – сказал Аарон. – Я не против вернуться, а, Горст? Вернемся? Я и выжрал бы, и по бабам прогулялся.
Горст знал, что Аарон не может вернуться в Нортмар, и догадывался – здоровяк тоскует по дому.
– Прогуляйся по оддландским курвам, – Горст наконец стянул с шеи стальной ворот и принялся стягивать сапоги. Поморщился. Стоптанная некогда ступня не давала о себе забыть. – Болит, сука.
В избе паромщика их было трое. Мужчины в потрепанной одежде. Они всем походили на отпетых разбойников, и каждый путник, что видел их на большаке, предпочитал не рисковать жизнью, сворачивая с дороги. Сам паромщик был связан и, лежа в сарае, обреченно ждал утра, когда его потащат за жабры ко двору барона Дидерика Ланге. Лютня принадлежала ему, деньги, что он закопал за домом, ему не принадлежали. Паромщик сопротивлялся, но был быстро избит и связан. Ему говорили, что не стоит бегать от выжлятников, говорили, а он не слушал.
– Рейн, – Горст, старший в отряде, был спокоен, но это спокойствие не сулило ничего хорошего, – ты будешь играть или нет?
– Он у нас в менестрели заделался. Ценитель ладных инструментов.
– Аарон… Не ты ли мычишь какую-то нескладную дрянь всякий раз, когда остаешься один? – Рейн одарил приятеля ехидной ухмылкой.
Горст улыбнулся. Его улыбку было сложно заметить за густыми усами. Но голос старшего слегка изменился. В нем стало меньше стали.
– Это так. Аарон частенько поет. Готов спорить, что в былые деньки он пел чаще.
Аарон одарил напарников скверной улыбкой, но отвечать Горсту не стал, для ответов у него был младший в их ганзе – Рейн.
– А ты не ломайся. Я ж тебя не на сеновал зазываю. Пой давай.
– Я тебе не баба, чтоб ломаться.
– Ты не баба, – согласился Горст, – ты хуже. Играй, глядишь и я усну под твое мычание.
– Пошли вы оба… – Рейн положил лютню на колени и размял пальцы. Затем вновь взял инструмент и, топая в такт еще не сыгранной мелодии, поймал на себе довольный взгляд Аарона. Он собирался петь его любимую песню. Взял паузу и ударил по струнам:
Не греет душу путника аристократа двор.
Не нравится бродяге крепкий частокол.
Не ветер в поле, не камыш, что шепчет на пруду.
Лишь девы доброй ладный стан мерещится ему.
– А-ца-ца! А-ца-ца! – подпевал Аарон и в такт музыке стучал ладонями по ляжкам. – Лишь девы доброй ладный стан мерещится ему!
Не греет душу стражника бродяги хитрый взор.
Не нравится десятник злой и господина двор,
Не кислой браги дрянной вкус, не цены на жратву.
Лишь девы доброй ладный стан мерещится ему.
