Вода снова начала остывать. На дне теперь скопилась самая грязь. Бедный Тимми. Но таков порядок в шахтерском доме: сначала моется отец, потом старший сын, а младший в последнюю очередь. Но Тимми хотя бы работает на поверхности, отделяет шлак от угля, и о нем пока можно не беспокоиться.

Джек что-то напевал, плеская водой по груди и ногам. Старые порезы оставили свои серо-фиолетовые следы на коже. А вот и свежий, через все бедро, багрово-черный, воспаленный. Черт, да они, похоже, всегда воспаленные. Папа опять закашлялся в тряпку, служащую ему носовым платком. Она украдкой посмотрела на него. Когда шахтеры кашляют, лицо у них подергивается, это что-то вроде нервного тика. Но черной слизи не было. Пока.

– Что мама делает на крыльце? – спросил он.

– Ждет братца. – Джек тер лицо, стараясь смыть угольную пыль.

– Эге, да это она на крыльце с соседкой небось болтает. Она же прекрасно знает, что он с задворок подойдет, как обычно.

Оба засмеялись.

– А как голуби, пап, и что нового в газетах?

Что угодно, только бы разговор продолжался. Ну вот, удалось. Отец сказал:

– Да ты сама сейчас прочитаешь, а что до птиц, то меня сейчас беспокоит Элфи.

Он что-то забубнил себе под нос, и Эви расслабилась.

– Джек, ты чистенький. – Она хлопнула его по спине.

Мама требовала, чтобы они мылись каждый день. Это означало, что, придя с работы, нужно натаскать полные ведра от коммунальной водокачки на улице, но зато постели дольше остаются чистыми. Всякие суеверия вроде «никогда не мой спину, а то сил не будет» мама терпеть не могла.

– К черту всякую чушь, – говорила она. – Ступай купаться.

Эви улыбнулась, вспомнив ее слова. Мама к тому же всегда заставляла их читать газеты, перед тем как отдать соседям, и полностью соглашалась с мисс Мэнтон, что учение помогает человеку выбиться в люди. Эви выжала тряпку и повесила ее на край корыта.

– Ну вот, ты теперь чистый, как стеклышко. Иди, красавец мой, собирайся на вечеринку. С кем из бедных девушек ты пойдешь сегодня на качели?

Она выпрямилась и расслабила поясницу. Как хорошо, что мисс Мэнтон согласилась учить ее готовить. Если бы она стала горничной, ей пришлось бы ползать на коленях, вычищая мусор из-под ковриков, и дело кончилось бы больной спиной, а это уже крест на всех планах.

Мисс Мэнтон – добрая женщина, истинная христианка, говорила ее мать, а потом добавляла: «Куда денешься, раз приходится терпеть все эти проповеди брата-пастора».

Джек хлопал себя мешковиной, стараясь обсушиться, а Эви тем временем собирала с пола его одежду. Все вещи настолько впитали в себя угольную пыль и грязь, что могли бы, кажется, сами дойти до кладовки, но все-таки она помогла им благополучно добраться до кучи отцовской одежды. Приятно думать о сегодняшней вечеринке. Она постаралась сосредоточиться на предстоящем удовольствии, поскольку, как говорит ее мать, на волнениях чайник не вскипятишь. Все эти поговорки-присказки до смерти надоели, но сегодня она думала о них со слезами. Ей не хотелось покидать дом. Как она сможет жить без своей семьи? Она устремила взгляд на брошенную одежду, все еще хранившую форму тела носивших ее мужчин. Потом подобрала подбитые гвоздями сапоги Джека и поставила их к плите. Она еще раньше почистила и смазала их. Потрогав чистые брюки на сушилке, она сказала:

– Одежда теплая и сухая, голубчик.

Голос у нее дрожал, но никто ничего не заметил. Она провела рукой по сушилке и отвернулась, чтобы Джек мог одеться, не стесняясь. На стенах висели картины Нортумбрианского побережья, нарисованные маррой ее отца, Беном. Мама всегда говорила, что они еще со школы были неразлейвода. Бен и другие шахтеры-рисовальщики собирались вместе в близлежащем бараке. Ну что ж, хоть какое-то разнообразие в жизни, а не один только порей, собаки и голуби.

Эви смотрела на чадившие масляные лампы, на буфет, где красовалась лучшая мамина посуда – они ставили ее на стол только на Рождество, на плетеный коврик перед плитой. Она любила каждую мелочь в их доме, но ведь на самом деле это не был их дом. Он принадлежал управлению угольной шахты – иными словами, лорду Брамптону.

Огонь шипел и потрескивал. Каждый месяц они вместе с другими шахтерами получали бесплатно тонну угля в счет заработка. Это был грязный уголь, не пригодный для продажи, потому что в нем было слишком много шлака, но бедняки не выбирают. Она накренила плиту, хотя в этом не было необходимости. Отец вроде бы смотрел, но как будто ничего не видел перед собой.

– Па, ты как сегодня?

Отец снова взял газету и зашелестел страницами. Она повторила попытку.

– Ух, и колючий сегодня ветер, пап. Пастор ездил в Фордингтон и сказал, что прибой сегодня бурлит со страшной силой.

Отец отозвался из-за газеты:

– Это хорошо, будет много морского угля[2]. Завтра после обеда возьмем телегу и поедем собирать. Скупщик будет там, он дает хорошую цену, так что сможем отложить еще немного.

В его голосе вдруг послышалось странное ожесточение.

– Ты поедешь со мной и Тимми, Джек?

Отец посмотрел поверх газеты на сына. Джек опять что-то напевал, пристегивая подтяжки.

Что-то явно не то в папином голосе. Он узнал про ее будущую работу? Нет, она будет думать только о брате и больше ни о чем.

– Обязательно. – Джек взял рубашку, надел и стал застегивать. – Но сейчас я собираюсь в «Нампис» побриться.

Он провел рукой по отросшей щетине на подбородке. В темных глазах вспыхнула улыбка. Все парни ходили в «Нампис», мужчины постарше брились сами. И никто не брился в рабочие дни.

Пока Джек надевал сапоги, Эви взяла полотенце и направилась в кладовку, по ходу взглянув на старые дедушкины часы, висевшие слева от плиты. Они показывали точное время, и в случае необходимости их можно будет заложить. Полчетвертого. Мисс Мэнтон, пожалуйста, не торопитесь приходить. Пусть сначала мужчины уйдут, Джек – к парикмахеру, папа – в голубятню на заднем дворе. И тогда, если ее, Эви, приняли, она подождет, когда разомлевшие мужчины в благодушном настроении вернутся с вечеринки, и осторожно выложит свою новость: она будет работать на хозяина, которого они оба ненавидят. Это означает, что она перешла на другую сторону, это предательство, да, но вынужденное, поскольку только у него в поместье она сможет пройти необходимое обучение и при этом не уезжать далеко от семьи. И в конце концов, почему бы Ублюдку Брамптону не заплатить за их освобождение от рабства на его проклятой шахте?

Она открыла заднюю дверь и принялась энергично вытряхивать полотенце. Потом наступила очередь пропитавшихся угольной пылью рубах, гамаш и коротких шахтерских штанов. Она выбивала их об стену снова и снова, все время кашляя – угольная пыль забивалась ей в горло. Дул порывистый ветер, хотя небо было голубым. Справа от двери в стену были вбиты гвозди – придя из шахты, мужчины вешали на них свои куртки. Она начала их выбивать. Руки покрылись плотным слоем черной пыли. А что же тогда у них в легких? Одежду Тимми она разберет, когда он вернется домой. Может статься, в последний раз.

Перед тем как начать выбивать одежду, она снова вспомнила свой визит в Истерли Холл. Там работала бывшая повариха мисс Мэнтон, миссис Мур, и она обещала мисс Мэнтон сообщить, когда узнает, взяли ли Эви помощницей на кухне, а лучше бы младшей поварихой. На прошлой неделе выяснилось, что их прежняя младшая повариха беременна, и ее выгнали. Слава богу, в семье бедняжку приняли обратно. А мисс Мэнтон отвезла Эви в своей двуколке в поместье, где с ней поговорила миссис Мур, а потом дворецкий отвел Эви наверх, к леди Брамптон.

Никогда в жизни Эви не видела таких ковров, занавесей, такого великолепия. И никогда в жизни с ней не разговаривали с таким презрением. На какое-то мгновение, когда леди Брамптон продолжала унижать ее, Эви засомневалась в своих планах. Но только на мгновение. Миссис Мур предупредила ее, чтобы она выходила из гостиной, пятясь, иначе леди Брамптон оскорбится, и именно тогда Эви обещала себе, что придет день, когда она завершит то, что сама называла платным обучением, и доставит себе удовольствие и отплатит леди Брамптон за унижение той же монетой.