Он сказал: Клянусь тебе: ты знаешь ровно столько, сколько нужно для твоей безопасности. Может, я знаю что-то, о чем, как мне кажется, сама не подозреваю? Возможно, все это – лишь тест, расширенная версия наших стратегических игр на свежем воздухе, однако я не могу отделаться от ощущения, что у меня есть повод для беспокойства – о тете Джо, о папе и, вполне вероятно, о том, что я здесь.

Перекатываюсь на бок. Когда Блэквуд у себя в кабинете вскользь упомянула о том, что папа когда-то здесь учился, я для себя решила, что вряд ли такое возможно, но теперь уже ни в чем не уверена. А если он здесь учился, это значит, что все его истории о детстве в штате Мэн и о том, что он – обычный деревенский парень, на самом деле вранье? Неужели папа обманывал меня всю жизнь? От этой мысли у меня сводит живот. Но если все, что он сказал мне о тете Джо, правда, я готова простить ему ложь про Мэн. Я много с чем могу смириться, но только не с тем, что мои родные в серьезной опасности, а я не могу быстро до них добраться.

Встаю с кровати и открываю дверь. Лейла сидит, поджав ноги, на светло-сером бархатном диване и читает книгу. Бросив взгляд на часы, которые показывают одиннадцать пятьдесят, направляюсь к двери. Если завтра ночью я собираюсь тайно выскользнуть из комнаты, надо бы посмотреть, какие препятствия могут возникнуть у меня на пути.

Я касаюсь рукой железной щеколды. Лейла отрывается от книги в потертой тканевой обложке и с выцветшим золотым заглавием.

– Сейчас комендантский час.

– Я просто хочу выйти в коридор.

Лейла качает головой. Ее волосы колышутся, словно чернильная вода.

– Ну, если хочешь получить метку…

– Метку?

– За то, что вышла во время комендантского часа, за попытку открыть замок в запретной зоне, за то, что открываешь шторы ночью так, что видно свет, и тому подобное. Получишь три таких метки, и тебя накажут по усмотрению персонала.

– Например, как?

– Зависит от человека. Но наказания всегда страшные.

Так и хочется сказать ей, что ее брат предложил мне встретиться в саду с лианами во время комендантского часа, а за это, наверное, полагается целых двадцать меток.

– Лейла…

Она закладывает страницу пальцем.

– Да?

Стараюсь аккуратно подбирать слова.

– Если я спрашиваю о чем-то, о чем не должна, можешь не отвечать. Но ты была права насчет Аарьи. Я ошиблась. И не хочу снова оступиться.

От нее уже не так веет холодом.

Делаю глубокий вдох, стараясь не торопиться.

– Я никогда раньше не встречала никого из… Семьи Шакалов и… ну… Даже не знаю, как лучше это сформулировать… Ты можешь что-нибудь мне рассказать?

Она поджимает губы и разглядывает меня, как будто пытается принять решение.

– Только то, что истории о них – в основном правда. Мы на девяносто процентов уверены, что Семья Шакалов в ответе за то, что кучер Франца Фердинанда повернул не туда в тысяча девятьсот четырнадцатом, из-за чего эрцгерцог и его жена были убиты и началась Первая мировая война. Мы также не сомневаемся в их причастности к тому, что в тысяча четыреста пятьдесят третьем в Константинополе «случайно» оказались открыты ворота, что привело к падению города и гибели императора Константина. Не говоря уж о «случайном» пожаре в лондонской пекарне в тысяча шестьсот шестьдесят шестом, который уничтожил более тысячи трехсот домов, и других инцидентах. Я не говорю, что Шакалы вызывают сплошной хаос, ты ведь сама знаешь, ни одна Семья не совершенна. У всех нас за спиной имеется длинный список ошибок. Но я точно могу сказать, что Шакалы, скорее, служат самим себе, нежели Совету Семей. А поскольку они живут во многих странах, их гораздо сложнее вычислить. Они говорят на всех языках и везде выглядят своими. Они больше всех остальных Семей соответствуют своей характеристике. Лживые. Изобретательные. Хитрые. И при первой же возможности они причинят тебе вред.

Я замираю, но не потому что Лейла намекнула, что родственники Аарьи развязали Первую мировую, а потому что характеристика, которую она им дала, колоколом звонит у меня в голове. Лживые. Изобретательные. Хитрые. И теперь я вспомнила, откуда мне известно о Семье Шакалов. От мамы.

Щеколда двигается под моей рукой, и я отскакиваю назад. Дверь распахивается, на пороге стоит охранник с крестообразным шрамом над бровью. Увидев меня, он едва заметно щурится. Секунду мы смотрим друг на друга, но как только я раскрываю рот, чтобы спросить, в чем дело, он уходит, не проронив ни слова.

Вопросительно смотрю на Лейлу. Она уже встала с дивана и мечется по комнате.

– Одевайся. Скорее!

Бегу к себе в комнату и хватаю с пола одежду. Одеваюсь за минуту, но когда выхожу, Лейла уже стоит у открытой двери с таким видом, словно прождала меня несколько часов.

Она кидает мне мантию, и я на полной скорости выбегаю за ней в коридор. Из открытых дверей льется свет и торопливо выскакивают ученики. Очень хочется спросить Лейлу, что все это значит, но не хватало еще выставлять свое невежество напоказ перед остальными.

Мы идем вслед за другими девушками из нашего коридора, поднимаемся на три пролета в вестибюль, который ведет в сад с лианами. Этот вестибюль выглядит точной копией вестибюля со щитами и статуей рыцаря в южном крыле, но здесь нет ничего, кроме двух факелов на стенах и нескольких выцветших гобеленов.

Девушки рассаживаются на полу, скрестив ноги, расположившись в форме буквы U. Мы с Лейлой присоединяемся почти последними. Быстро произвожу подсчет – вместе со мной получается двадцать пять человек. Может, здесь только ученицы продвинутого уровня?

Напротив нас сидит Аарья и, глядя на меня, усмехается. Ее молчаливая подруга с рыжими дредами треплет подол своей мантии. Я смотрю на Аарью, гадая, какое отношение ее Семья имеет к придуманной мамой игре, в которую мы с ней играли в моем детстве. По крайней мере, я всегда думала, что такая игра известна только в моей семье.

– Добро пожаловать, – спустившись по лестнице, говорит Блэквуд.

На ней та же блузка с кружевами, блейзер и черные брюки, что и прошлой ночью. То, что здесь никто не меняет одежду, немного пугает. Даже волосы директрисы затянуты все в тот же болезненно тугой пучок.

– Полагаю, что когда мы сегодня обыщем ваши комнаты, то не найдем ничего подозрительного, – говорит Блэквуд, оглядывая нашу группу.

Все кивают. Судорожно сглатываю, вспомнив о вилке, и думаю, что надо спросить Лейлу, не знал ли Феликс откуда-нибудь, что сегодня ночью будет обыск.

– Как вам всем известно, у нас новая ученица, – говорит Блэквуд, глядя на меня. – Поэтому я решила, что мы сыграем в стратегическую игру. – Она переступает с ноги на ногу и натянуто улыбается. – Мы часто обсуждаем лучших учеников нашей школы, их успехи и достижения, достойные восхищения. Но мы редко говорим об их провалах. – Она делает паузу. – Двадцать пять лет назад в этой школе училась девушка, которая на четвертом году обучения выиграла все до единого ночные соревнования по стратегии. Все. До. Единого. Однако интересно то, что в первые три года она так часто проигрывала, что соученики, когда им приходилось играть против нее, только закатывали глаза. Как вы это объясните?

– В течение трех лет она определяла стратегические недостатки других людей, – говорит Аарья, на этот раз с итальянским акцентом. – А когда она собрала достаточно информации, то составила перечень чужих сильных и слабых сторон, что позволило ей с легкостью ориентироваться в них. Кроме того, на ее стороне был фактор неожиданности, поскольку все считали, что она проиграет.

– Совершенно верно, – кивает Блэквуд. – Внимательное наблюдение дает ни с чем не сравнимое преимущество. Взять, к примеру, Инес – она замечает детали, которые большинство из вас упускает из виду. – Она смотрит на молчаливую подругу Аарьи, которая слегка вздрагивает, получив похвалу.

По другую сторону от Аарьи миниатюрная девушка бросает на Инес взгляд, который, как мне показалось, полон яростной ревности. Аарья смотрит на нее, и девушка отворачивается, но тут явно что-то нечисто.