⁴⁵ Ассимиляцию эго с самостью следует считать психической катастрофой. Образ целостности тогда остается в бессознательном, так что, с одной стороны, он разделяет архаическую природу бессознательного, а с другой – оказывается в психически релятивном пространственно-временном континууме, характерном для бессознательного как такового[15]. Оба эти качества нуминозны, а потому оказывают неограниченное детерминирующее воздействие на эго-сознание, которое дифференцировано, т. е. отделено, от бессознательного и которое, более того, существует в абсолютном пространстве и абсолютном времени. Такое положение вещей жизненно необходимо. Если эго попадает под контроль бессознательного фактора, его адаптация нарушается, и открывается путь для всевозможных случайностей.

⁴⁶ Следовательно, крайне важно, чтобы эго было тесно связано с миром сознания и чтобы сознание подкреплялось в высшей степени точной адаптацией. В данной связи первостепенное значение в нравственном плане имеют такие добродетели, как внимательность, совестливость, терпение и т. п., а в интеллектуальном – тщательное наблюдение за симптоматикой бессознательного и объективная самокритика.

⁴⁷ Тем не менее акцентуация эго-личности и мира сознания с легкостью может приобрести такие масштабы, что фигуры бессознательного психологизируются, а самость, соответственно, становится ассимилированной эго. Хотя данный процесс прямо противоположен описанному выше, результат его тот же: инфляция. Как следствие, мир сознания должен быть переведен на более низкий уровень в угоду реальности бессознательного. В первом случае реальность должна быть защищена от архаического, «вечного» и «вездесущего» состояния сновидения; во втором – место для сновидений обеспечивается за счет мира сознания. В первом случае рекомендована мобилизация всех позитивных качеств, во втором – амбиции эго могут быть ослаблены только моральным поражением. Это необходимо, поскольку иначе человек никогда не сможет достигнуть той умеренной степени скромности, которая требуется для поддержания психического равновесия. Речь идет не о том (как могут подумать некоторые), чтобы ослабить саму мораль, а о том, чтобы перенаправить моральные усилия в нужное русло. Например, недостаточно добросовестный человек должен приложить некое моральное усилие, дабы соответствовать ожиданиям окружающих; тогда как тот, кто неплохо укоренился в мире благодаря собственным стараниям, будет вынужден проделать немалую нравственную работу, чтобы нанести поражение своим добродетелям, ослабив связи с миром и снизив эффективность адаптации. (В этой связи вспоминается ныне канонизированный брат Клаус, который ради спасения своей души оставил жену и многочисленное потомство на произвол судьбы.)

⁴⁸ Поскольку все истинные нравственные проблемы начинаются там, где кончается действие уголовного кодекса, их решение почти никогда не зависит от прецедента и, тем более, от предписаний и заветов. Подлинные нравственные проблемы проистекают из коллизий долга. Всякий, кто достаточно скромен или покладист, всегда может найти решение с помощью некоего внешнего авторитета. Но тот, кто доверяет другим столь же мало, сколь и себе, не сможет достичь решения никогда, если оно не явится ему образом, которое в прецедентном праве именуют «промыслом божьим» или «force majeure». Оксфордский словарь определяет данное понятие как «действие неконтролируемых сил природы». Во всех таких случаях некий бессознательный авторитет кладет конец сомнениям и ставит человека перед фактом – fait accompli. (В конечном счете это относится и к тем, кто получает решения от высшего авторитета, только в более завуалированной форме.) Такой авторитет можно описать и как «божью волю», и как «действие неконтролируемых сил природы», хотя с психологической точки зрения между двумя этими описаниями существует большая разница. Рационалистическая интерпретация внутреннего авторитета как «сил природы» или инстинктов удовлетворяет требованиям современного интеллекта, однако имеет один серьезный недостаток: видимая победа инстинкта снижает нашу нравственную самооценку; как следствие, мы убеждаем себя, что вопрос решен исключительно рациональным усилием воли. Цивилизованный человек испытывает такой страх перед «crimen laesae majestatis humana[16]», что при всякой возможности старается задним числом подрихтовать факты, дабы заглушить чувство нравственного поражения. Он гордится тем, что представляется ему самообладанием и всесилием его воли, и презирает тех, кто позволяет природе обвести себя вокруг пальца.

⁴⁹ Если, напротив, внутренний авторитет мыслится как «воля божья» (подразумевающая, что «силы природы» суть силы божественные), то наша самооценка выигрывает, ибо решение тогда предстает актом повиновения, а результат – божественным замыслом. Подобный подход можно, с некоторой долей справедливости, обвинить не только в том, что он слишком удобный, но и в том, что он скрывает моральную распущенность под личиной добродетели. Однако это обвинение оправданно лишь в том случае, когда человек сознательно прячет свою эгоистическую точку зрения за лицемерным словесным фасадом. Это ни в коем случае не правило, ибо в большинстве случаев инстинктивные тенденции устанавливаются вне зависимости от субъективных интересов человека и одобрения со стороны внешнего авторитета. Предварительно консультироваться с внутренним авторитетом не нужно: он присутствует изначально и проявляется в интенсивности противоборствующих тенденций. В этой борьбе индивид никогда не бывает просто наблюдателем: он более или менее «добровольно» участвует в ней и пытается бросить на чашу весов свое чувство моральной свободы. Тем не менее пока неизвестно, в какой мере его якобы свободное решение обусловлено каузальной и, возможно, бессознательной мотивацией. Это может быть столько же «божий промысел», сколько любой природный катаклизм. Данная проблема кажется мне неразрешимой, ибо мы ничего не знаем об основах чувства моральной свободы; тем не менее существование этих основ так же неоспоримо, как и существование инстинктов, которые ощущаются как непреодолимые силы.

⁵⁰ В целом объяснять естественные силы, проявляющиеся в нас в виде импульсов, «божьей волей» не только более выгодно, но и психологически более «корректно». Таким образом мы ощущаем себя в гармонии с habitus нашей анцестральной психической жизни; иными словами, мы действуем так, как человек действовал везде и во все времена. Существование такого habitus само по себе доказывает его живучесть: будь он нежизнеспособен, все, кто подчинялись ему, давно бы погибли в результате недостаточной адаптации. С другой стороны, придерживаясь его, человек имеет все шансы на долголетие. Когда врожденный взгляд на вещи дает подобные гарантии, нет никаких причин объявлять его неверным; напротив, есть все основания провозглашать его «истинным» или «корректным» в психологическом смысле. Психологические истины не есть метафизические инсайты; они суть привычные способы мышления, чувствования и поведения, уместность и полезность которых подтверждает опыт.

⁵¹ Таким образом, когда я говорю, что импульсы, которые мы обнаруживаем в себе, следует понимать как «волю божью», я хочу подчеркнуть, что их необходимо расценивать не как произвольные желания и волеизъявления, а как абсолютные данности, с которыми нужно научиться обращаться правильно. Воля способна контролировать их лишь частично. Она может подавить их, но не может изменить их природу; то, что было однажды подавлено, возникает снова, в другом месте и в измененной форме, но на этот раз отягощенное раздражением, которое превращает иначе безобидный естественный импульс в нашего врага. Также я хотел бы, чтобы термин «божий» в словосочетании «божья воля» понимали не столько в христианском смысле, сколько в духе Диотимы, сказавшей: «Эрот, дорогой Сократ, великий демон». Греческие слова daimon и daimonion обозначают детерминирующую силу, являющуюся человеку извне, подобно провидению или судьбе, хотя этический выбор остается за человеком. Он, однако, обязан знать, чтó выбирает и чтó делает. Тогда, повинуясь этой силе, он следует не только собственному мнению, а отвергая ее, уничтожает не только собственное изобретение.