Но туфли хоть и были начищены, однако их носки так и остались сбитыми. Эту обувь Гулам Гусейнли купил всего месяц назад в немецком обувном магазине в самом центре города. Жена постоянно настаивала на том, чтобы он покупал дешевую обувь, и через месяц, когда у башмаков портился носок или каблук их без сожаления, как старую ненужную вещь, отдавали каким-нибудь бедным родственникам.

... А переговоры Вайсмана с красивым немцем все не заканчивались. Они уже и не смотрели в его сторону. Теперь они проглядывали документы, лежавшие в той самой папке, которую Вайсман до того поглаживал, как шкатулку, где хранятся страшные секреты. Иногда, отрывая взгляд от бумаг, они бросали на Гулама Гусейнли подозрительные взгляды, словно пытались понять, насколько его лицо соответствует этим испещренным словами и цифрами документам.

Отсюда - с места, где сидел Гулам Гусейнли, были видны ботинки Вайсмана. Они выглядели совершенно новенькими и спокойно стояли рядом с ботинками второго немца, словно внутри них не было ног, и казалось, обе пары смотрят на него с витрины магазина.

... Глядя на узкие запястья немцев, их тонкие, желтые шеи, Гулам Гусейнли представил себе их возможное продолжение - тонкие, сухие ноги, и тогда ему стало немного ясно, почему эти туфли сохранились, как новые.

И сорочки инспекторов были новенькими. По натуральной твердости их воротников, не знавших крахмала, можно было понять, что они еще не стирались...

И сорочки, и туфли у них не новые, - думал Гулам Гусейнли, вытирая платком пот с шеи. Просто несчастные вещи на этих холодных безжизненных телах не знали жизни, а потому и не старились.

- Что это?..

Длинной иссохшей рукой, похожей на руку смертельно больного, Вайсман снова протягивал ему знакомый документ...

Это была калькуляция производственных расходов на издание антологии. Почему-то Вайсман ненавидел этот документ. И всякий раз их разговор начинался с извлечения на свет именной этой калькуляции, после чего следовали объяснения Гулама Гусейнли.

... И Гулам Гусейнли снова начал твердить уже заученный текст о том, что они хотят издать эту антологию, чтобы познакомить азербайджанского читателя с немецкой литературой, о том, что это явится весомым вкладом в развитие германо-азербайджанских культурных связей и т.д., и т.п....

Он говорил все это тихим, спокойным голосом с интеллигентной, европейской улыбкой, старался делать паузы между словами и фразами, чтобы не раздражать этого нервного поверенного. Но Вайсман на протяжении его речи не опускал руку с документом и, не мигая, смотрел на него своими круглыми глазками.

И другой немец держал наготове иронию в уголках губ...

Закончив говорить, Гулам Гусейнли перешел к объяснению сути документа, который Вайсман продолжал держать в воздухе, как улику преступления, а сам подумал - эти немцы ждут, что с ним что-нибудь случится. Но что с ним может случиться?.. Гулам Гусейнли умолк и задумался.

... Вайсман продолжал все так же смотреть на него, держа калькуляцию в воздухе.

Под этими перекрестными взглядами, которые, казалось, проникали до самых костей, Гулам Гусейнли снова начал потеть. Пот со странной осторожностью впитывался в тонкую хлопковую рубашку, и он, стесняясь, от этого нервничал и потел еще сильней. Вспоминая, как несколько месяцев назад они с бухгалтером наспех составили эту калькуляцию, он теперь торопливо принимал в отношении этого документа решения и тут же отменял их...

Вдруг Гуламу Гусейнли почему-то показалось, что немцы наслаждаются, наблюдая, как он потеет...

... Неожиданно Вайсман, словно удовлетворившись объяснениями Гулама Гусейнли, опустил документ, аккуратно вернул в кипу бумаг в папке, достал оттуда другой листок и протянул его уже не Гуламу Гусейнли, а положил перед сидящим рядом молодым немцем.

Гулам Гусейнли издали узнал составленный на немецком языке перечень писателей, которых планировалось включить в антологию.

- Здесь слово "Кристиан" написано неверно. По-немецки это надо писать через Xh, а у вас - через К...

Молодой немец, похожий на Штрауса, говорил на азербайджанском, по-немецки горлом произнося согласные, сквозь зубы выстреливая их, как пули, и смешивая мягкие гласные с грубыми. Мягкие, нежные слова, к музыке которых Гулам Гусейнли привык с детства, сыпались на него неуклюжими острыми железными обломками.

Закончив говорить, "Штраус" улыбнулся, но эта улыбка сделала его лицо еще жестче.

- ...к тому же здесь говорится, что сто экземпляров книг будут подарены различным организациям... Это...

... Нет, это уже слишком... - подумал Гулам Гусейнли, почти задыхаясь от гнева. - Что они, принимают меня за мошенника?..

Но тут молодой немец вдруг умолк и по-вайсмановски бросил на него острый взгляд, отчего Гулам Гусейнли вдруг ощутил слабость в коленях и подступающий к горлу комок, чего с ним не было с детства.

Гулам Гусейнли знал, в каких случаях у него появляется эта болезненная слабость в ногах. Он весь задрожал от гнева... Подумать только, до чего довели его эти недоноски!..

И вдруг он почувствовал, как нечто, с годами ослабевшее и затихшее вдруг шевельнулось в его душе...

- Что вы хотите сказать? - проговорил он, возбуждаясь он звуков собственного голоса. Как тепло, по-родному и трогательно звучал его голос в холодной комнате перед этой парочкой чиновников... - Может, мне еще представить вам справки из этих организаций, что... - он умолк, вдруг позабыв, что собирался сказать. - Вы... За кого вы меня принимаете?..

Но волнение Гулама Гусейнли, слова, которые он произносил, подавляя проклятый комок в горле, не произвели на немцев никакого впечатления. Они как ни в чем ни бывало продолжали смотреть на него с прежней невозмутимостью.

... От волнения или под влиянием собственных слов в глазах Гулама Гусейнли потемнело...

- Сколько времени вы обращаетесь со мной, будто в чем-то подозреваете меня... Думаете, я не понимаю?.. Вы...

...И тут почувствовал, как слезы приливают к глазам. Боясь, что не сможет сдержать их и расплачется при этих иностранных чиновниках, он встал...

... Стараясь не затеряться в этом душном мертвом здании, не растаять в этих беззвучных коридорах, не исчезнуть, как звуки шагов, поглощаемые коврами, он выбежал на улицу...

...Улицы были полны народа. Люди в легких одеждах прогуливались под звуки музыки, льющейся из уличных кафе...

... Тяжело дыша, он свернул за угол и вышел на площадь Фонтанов. Ему вспомнилось, что когда он со слезами на глазах вставал, то уловил уголком глаз или просто ощутил, как дрогнули губы одного из немцев, и на их бесстрастных лицах появилось некое подобие удовлетворения...

Эти кривляющиеся чиновники, Бог знает, сколько времени, сколько вот таких встреч ожидали именно этого, признания им своего поражения...

Совсем, как на войне, - подумал Гулам Гусейнли. Он закурил и решил больше не думать об этом мучительном приеме.

Он бездумно шел по улице, глядя на лица и ботинки встречных...

Потом Гуламу Гусейнли вдруг показалось, что туфли, в которые они все обуты, он видел в том самом немецком магазине. Все они сверкали, как ботинки Вайсмана, и оглушительно скрипели...

Все были обуты в немецкие туфли... И он был в немецких башмаках. Сердце Гулама Гусейнли сжалось, ему захотелось скорее оказаться дома и избавиться от этой иностранной обуви... Выбросив сигарету, он ускорил шаг.

Но самое странное заключалось в том, что в этой удручающей ситуации что-то есть... - думал на ходу Гулам Гусейнли. - При всей своей подлости Вайсман в чем-то прав...

ХХХ

Неделю спустя Гулам Гусейнли написал в посольство, лично на имя посла письмо, в котором подробно описал все издевательства и мучения, которым подверг его германский инспектор.

В конце следующей недели из посольства пришел ответ. Поверенная по делам культуры посольства фрау Зибек приглашала его для собеседования.

Они поняли, с кем имеют дело... Эта мысль немного утешила Гулама Гусейнли. Письмо, полное литературных раздумий, серьезных аргументов не могло не оказать воздействия.