Павел обалдело молчал, думая. Квас не пил.

– О, я порезался тут, – вдруг сказал Орлов и показал руку, из которой небольшой струйкой текла кровь. – За гвоздь задел. Ничего.

Таня была потрясена этим не меньше, чем намеком о себе, «будущей»: как, у Орлова есть кровь, и она течет?! Она с диким недоумением посмотрела на руку и потом на лицо Орлова. Марина расхохоталась. Орлов улыбнулся. Кровь перестала течь. Павел по-прежнему цепенел.

– А мы совсем забыли нашего юного друга, – обратился Орлов к своим гостям. – Чую я, вы из-за него ко мне приехали? Что случилось?

Павел взял себя в руки и все подробно рассказал.

Орлов расхохотался так, что еле удержался на стуле. И, наверное, минут пять потом хохотал, не унимаясь.

– Вот угораздило вас, беднягу, в этакую ловушечку, молодой человек, – наконец выговорил он. – Извините, в связи с этим я вспомнил один эпизод из моей одной очень отдаленной жизни… Весьма тайно-забавный… Со значением… Потому и хохотал так долго.

– Мне было не до смеха, – вставил Павел.

Орлов немного поостыл.

– Дети вы, дети, – сказал он, опять отпив кваску.

– Ну ладно, – он махнул рукой в сторону Павла. – Что вы переживаете: вы же остались живы и вернулись. Если б застряли, было бы хуже.

– Я не могу понять! – вдруг закричал Павел, – как может сохраняться прошлое не в виде проекции, тени, а в живом физическом виде?!! Как это может быть?!! Моя мать умерла, и, значит, в то же время она осталась жива, пусть и в прошлом? Она живая и мертвая одновременно? Или это не она, а кто-то другой в ее теле!! У меня ум раскалывается, я не могу жить так больше!

Павел даже стал топать ногами, сидя.

Орлов отрезал ему черного хлебца, намазал маслом, посыпал солью и сказал:

– Съеште. Вкусно. По-деревенски.

Павел ел.

– Удивляюсь я людям, – развел руками Орлов. – Ну так, слушайте. Здесь и понимать нечего. Это просто реальность, относительная, конечно, как и все в этом мире полуиллюзий, – но бывает, и все. Это надо принимать как есть. Вы же пытаетесь объяснить то, что по принципу вне человеческого разума, вне понятий и концепций, вы пытаетесь объяснить то, что объяснить полностью на таком детском уровне невозможно. Отсюда и ощущение краха… Конечно, можно и по этому поводу легко воссоздать какое-нибудь приличное объяснение, но к действительности это будет иметь весьма вялое отношение. То, что вы увидели – просто есть, и все. Понимать такое – то же самое, что топором рисовать китайские миниатюры… плюньте вы на свой ум, тоже мне сокровище, это просто маленькое приспособленьице. Забудьте об уме. Есть ведь такое помимо вашего ума… ого-го-го-го! – и Орлов даже как-то дико произнес это «ого-го-го!», так что Павел испугался.

– Мне и говорить на языке ума тошно, – добавил Орлов. – Но уж ради вас…

– Вспомните, наконец, моих гостей, – продолжал он, – сегодняшних. Увидев меня, пусть в виде пустоты, они пляшут, иногда рвут на себе волосы, прыгают, древние былины поют – никому не известные, кстати, включая и их самих, естественно… Почему они так? Да если бы они это пытались понять или объяснить, я бы их прогнал. Они именно и не пытаются понять, но, увидев мою пустоту, прыгают, вопят, ползают, открывают в себе свои миры… Вам прыгать не надо, но ум свой не тревожьте зря.

Павел вдруг просветлел.

– Он согласен, – добавила Марина.

– А дьявола-то вы… как?! – вдруг выпалил Павел.

– Опять за свое, – удивился Орлов. – Неужели не надоело?.. Да знаю я его, знаю. Ну и что?.. Как его не знать, когда он везде… Князь мира сего… Один даже вот тут, на вашем, Павел, стуле сидел, условно говоря. Быстро сбежал. Они меня боятся. Не выносят, – задумчиво, и даже с огорчением, заключил Орлов. – Власть у них маленькая, Павлуша, как у слонов в джунглях. В своей сфере они сильны, даже очень. Но вне отведенного им региона – они ничто. Нашли кого бояться, никаких подлунных бездн у них нет. Люди и то – выше, интересней бывают по своей скрытой природе. Драчливы они к тому же, с неземными комплексами, и вообще, на мой взгляд, смешные существа. Метафизически, может быть, негодяи, не спорю… Хотя и их понять можно. Но вы меня отвлекаете всякой ерундой… Из-за вас, Павел, в какой-то быт уйдешь. Вы еще русалок вспомните…

Марина с каким-то совершенно потусторонним нетерпением перебила его:

– Григорий Дмитриевич, вы вот спросили, люблю ли я вас?! Как это можно понять?

Гриша медленно повернул свою почти бычью по огромности голову к ней и проговорил, вздохнув:

– Ну, наконец-то! Вот это уже серьезный разговор. Так вот, послушайте, Марина. Если бы вы сказали, что любите, это означало бы, что вы принимаете меня не за то, кто я есть. Это было бы очень печально, потому что еще означало бы, что я ошибался в вас. К счастью, вы так не ответили… Меня нельзя любить, Марина, потому что любить можно только то, что относится к бытию, к жизни, проще говоря, к тому, что существует. А я, Марина, далеко, далеко ушел от всего этого, от всего, что есть, хотя как будто я тут… Ты вот, Таня, – Орлов взглянул на Самарову, – себя любишь, я имею в виду, твое высшее Я, вечное Я, ибо Бытие в нем… Да, да, ты любишь Себя, и ваш Буранов этому учит, и хочешь к Себе прийти… А я, Таня, ушел от Себя, далеко, далеко… Меня нет, кого же тогда любить?

Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru