Сашка не был на Родине почти два месяца. Это его не угнетало, да и не печалило особо. Двадцати лет отроду, сильный, коренастый, крепко сбитый деревенский парень. Время, что выпало на его молодость, было «лихими девяностыми», как принято говорить нынче, прошлого столетия.

Ему бы самое время науки в вузе грызть, но времена гнусные да корявые по своей сути. Видно, звёзды выстроились так, что после 11 классов Александр пошёл работать на местную пилораму, а уж после прибился к «шабашникам», что гоняли «за длинным рублём» в Москву и Подмосковье. Брали подряды на строительство коттеджей, ремонт квартир.

«Копеечку трудовую заработать нужно, пот проливая!» – таков наказ был от деда, и с этим наказом Сашка вступил во взрослую, самостоятельную жизнь.

– Бородушка моя! – Сашка приглаживал уже мягкую щетину первой в своей жизни бороды. – Домой вернусь, сразу к девчонкам! Бородой буду их нежную кожу на щёчках ласкать! – зажмурил глаза и предался лёгким грёзам Александр.

– Так-то оно так. Только домой завтра, а до отъезда всё может случиться! – загадочно улыбаясь, буркнул Димон и уткнулся в новомодный журнал с оголёнными девицами.

Бригада строителей работала в ближнем Подмосковье на строительстве коттеджного посёлка. Времена «лихих девяностых» широкой поступью шагали по стране. Страна, в которой жили Сашка и Димон, в один день распалась на определённые составляющие. Это уже после станут спорить политологи и директора «институтов глобализации», «проблем интеграции», «социальных потрясений» и т. д. и т. п., а вот на тот момент миллионы Сашек и Димонов стояли на распутье. Либо в строители на «шабашку», либо в пехоту для бандитов. Хотя можно и оспорить.

Лидеры новообразованных стран были заняты постройкой базиса под новообразования, а уж что там с народом, это уж после разберёмся. Короче, естественный отбор в жизнь! Выживает сильнейший!

Строительной специальностью ни Сашка, ни Димон не владели, и посему трудились «на подхвате» у мастеров-строителей. Сашка рассматривал свою бороду в осколок зеркала и не скрывал своего удовлетворения. Димон также не пользовался бритвой и имел на лице растительность из редких рыжеватых волос.

Работы окончены, сборы коротки. Утром приходит микроавтобус – и на Киевский вокзал, прямо к поезду. Девять часов перестука железнодорожной песни колёс, и ты уже в родных пенатах. Непривычна процедура прохождения таможенного и пограничного досмотра, но что поделать. Веяние нового времени.

– Димон! – обратился Сашка к товарищу. – Я в душ пойду!

– Иди! – не отрываясь от глянца, ответил тот.

– У меня борода лучше, чем у тебя! – с довольным видом подытожил осмотр растительной гущи на лице Сашка.

– Это чем же? – посмотрел на друга Димон.

– Она густая и чёрная, не то что у тебя, реденькая, рыжая! – засмеялся Сашка.

– И что с того? Всё одно сбривать придётся.

– Как сбривать? – округлил глаза Сашка.

– Конечно, сбривать! – удовлетворённо вздохнул Димон.

– Вот тут не понял?

– Ну а как ты паспортный контроль на границе пройдёшь?

– А при чём тут граница? – в полном замешательстве Сашка присел на скамью.

– Ну, у тебя фотография в паспорте с бородой?

– Нет.

– Так вот в этом-то и дело! Это же как на удостоверении водительском.

– Чего? – не понимая сути происходящего, вопрошал Сашка, пребывая в полной растерянности от надвигающейся на него опасности расставания с бурной растительностью на лице.

– Ну, вот если ты носишь очки, по состоянию зрения, и водишь автомобиль в очках. У тебя в удостоверении фотография должна быть, где ты в очках.

– Да ладно! – охнул Сашка, и сердце его оборвалось от убийственного аргумента. – И что? Сбривать?

– Можешь не сбривать! Из страны не выпустят, да и только.

– А ты тоже побреешься?

– У меня тоже фотография в паспорте без бороды.

Димон уткнулся в журнал, всем видом показывая окончание разговора.

– Блин! – в полном разочаровании Сашка ушёл в душевую, прихватив с собою бритвенный прибор.

В душевой Сашка приступил к брадобрейству. Ножниц не было, и посему Санёк с остервенением рвал щетину бритвенным станком.

Зрелище было не для слабонервных. Из душевой то и дело неслось убийственное сквернословие. Похоже, что упоминание падшей женщины и сам процесс, ввиду которого это падение происходило, облегчали адские муки Александра.

Через полчаса Александр вышел из душевой. Сияющим от отсутствия растительности на лице и покрасневшим от воздействия отупевшего лезвия на кожу того же лица. Похлопывая себя ладошками по выбритым наголо щекам, Сашка прошёл мимо Димона.

– Если бы я знал, что это так больно, то брился бы каждый день.

– Да уж… – вздохнул Димон, и, взяв полотенце с предметами для мытья, пошёл в душевую.

Через пятнадцать минут он вышел из душевой в приподнятом настроении и с улыбкой на лице. Поглаживая нетронутую лезвием бритвы бороду, он посмотрел на Сашку.

– А сейчас-то у меня борода намного лучше твоей!

– А ты чего не побрился? – в недоумении смотрел на товарища Александр.

– А зачем? Борода мне идёт! Как-то брутальнее выгляжу. Да и девчонок удивлю!

– Так… Ты же… Про фотографию в паспорте… Что на границе…

– Да я пошутил. Нет такой функции у пограничников. Я думал, ты понял.

– Козёл ты! Это нечестно! Иди брейся!

Сашка метал громы и молнии, а Димон смотрел на него, как взрослый смотрит на неразумное дитя, пытающееся быть на уровне взрослого, но не владеющее для этого уровня ни необходимыми знаниями, ни опытом.

Из сельского жития

Утро выдавалось мрачным. Головная боль от мутного самогона, что пили за баней, выдавливала темя и рвалась наружу. Возвращаться к жизни не было сил. Юрка выполз из постели и прошёлся по прохладному деревянному полу горницы. В передней возилась тёща, громыхая посудой да кастрюлями.

– Здрасте, мама! – прогундосил зять и зачерпнул ковшом воды из стоявшего на скамейке ведра.

– Проснулся, поганец! Когда же ты нажрёшься так, штоб сдохнул! Скотина!

Под тёщину ругань ещё не совсем трезвый Юрок пил студёную воду мелкими, короткими глотками. Зыркнув на старенькие ходики, отметил, что жена уже на работе.

«Хорошо, хоть не на дежурство сегодня, а то совсем беда…» – успел подумать Юрок.

– Хоть бы портки надел! Бесстыжий! – всё ворчала тёща.

Баба Маня – семидесятилетняя крестьянка. Всю свою жизнь трудилась в колхозе, а когда тот прекратил своё существование, то уж на своём подворье.

Утро в деревне начинается с трудов праведных, а завтрак – это уже после. Юрка переставал быть крестьянином, как и все односельчане его возраста. После окончания средней школы молодость стремительно рвалась в пролетарии. Пусть это общежитие ПТУ, пусть желудок забывает парное молоко, сметану, масло да бабкины пироги. Всё это ерунда. Главное – просыпаться в тепле. Не кормить поутру скотину. Забыть запах навоза да хрюканье свиней в хлеву. Не таскать пятнадцатилитровыми вёдрами воду из колодца да зимою не чистить снег во дворе.

Так Юрка стал пролетарием. Только задул «ветер перемен», страна вздрогнула, но устояла. А после…

В городе жить стало совсем невмоготу. Предприятие, где трудились Юрок с женой, сокращало производство. Зарплату урезали, да и ту выплачивали крайне неаккуратно. Вчерашний рубль к рассвету нового дня превращался в копейки. Пришлось с женою перебираться к тёще. Детям в городе оставили жильё, а сами в деревню.

Юрка устроился недурно. Работал охранником на испытательном полигоне. То было чудное место на берегу реки. Сосновый бор скрывал в себе двухэтажный особняк. Это был объект Министерства обороны, ещё советского, а после и новоиспечённого государства. Местные жители прекрасно знали, что не полигон это, а так, генеральские угодья. Вот туда Юрка и попал в охрану. А что! Сутки на дежурстве, после – трое дома. Очень удобно для ведения домашнего хозяйства.