В следующем году в Восточной Сибири не было ни одного корабля, который мог бы отправиться в море. Многострадальная "Заря" дала течь и стояла в заливе Тикси. Казалось, организовать спасательные работы не удастся, но и откладывать их старший офицер "Зари" не считал возможным. Он снял с "Зари" лодку и вместе с боцманом, унтер-офицером и четырьмя поморами отправился на остров Беннетта. Они справились с этим беспрецедентным походом, провели на острове три дня, привезли оттуда вышеописанные документы и твердую уверенность в том, что экспедиция Толля погибла.
Научные результаты экспедиции Эдуарда Толля были опубликованы, они составили тридцать два тома.
За обедом я думаю о Толле, потом мысль перескакивает к Де-Лонгу: в тот день не было ветра, снег сверкал на солнце, и торчащая из-под снега скрюченная рука бы-{155}ла видна издалека. На какое-то мгновение мне становится не по себе. Но мы ничего не можем изменить в прошлом, так или иначе оно продолжает жить в нас, находя или не находя в наших сегодняшних делах или бездеятельности свой смысл или свой позор. И я продолжаю обедать. Посыпаю свежую капусту перцем, добавляю немного уксуса. Отламываю от пышного белого каравая большой кусок. Жора ставит на стол две кружки с чаем.
- Берите варенье. Варенье хорошее, малиновое.
Рассеянно гляжу в иллюминатор. Неторопливо, как за окном трамвая, скользит на глубине трехсот метров безмятежное море Лаптевых, лишь кое-где виднеются небольшие белые гребни. Я думаю: если это даже мальчишество, то, черт побери, кому до этого дело? За день я увижу здесь больше, чем за целый год в накуренной редакции. Конечно, это всего лишь жалкая попытка оправдаться, но мне совершенно все равно, насколько она состоятельна. Просто мне нравится здесь, наверху, в обществе Юры и Жоры. Конечно, я догадываюсь о сентиментальной подоплеке этого оправдания. Если бы я сейчас плыл на двухмачтовой шхуне по морю Лаптевых, мне было бы спокойнее: так передвигались люди, о которых я хочу написать. Но это был бы смешной анахронизм, который меньше всего понравился бы им самим. Они были полны желания изменить мир. Ну что ж, вот он и изменился. Так ли, как хотели этого они? Но это уже не касается их.
- Пожалуй, наш самолет уже вылетел, - задумчиво говорит Жора.
- Ваш самолет?
- Тот, на котором мы завтра полетим в Москву.
- Ты только об отпуске и думаешь.
- Мы уже и радиограмму послали, чтобы сегодня к ужину купили водки. Конечно, закодировали, как положено.
- А код какой?
- Хе-хе... Это уж пускай останется нашей тайной. А то ты, чего доброго, напишешь, и тогда...
Кульминацией праздника прощания стал перелет через дельту Лены. Я еще и сейчас не решаюсь прикинуть, на какой высоте мы летели над этим прекрасным буйным краем, где вода и земля переплелись сотнями рук и тысячами ног, как в первобытном акте сотворения Камасутры. Самолет трясет, словно на булыжной мостовой, каждый холмик песка, каждый ручеек словно ударом кулака {156} настигает вибрирующие плоскости самолета. Гуси из-под самого его носа разлетаются врассыпную, олени трусцой бегут в сторону, а потом изумленно смотрят вслед красной железной птице, с воем прокладывающей себе путь сквозь кишащую жизнь. Надолго ли, следовало бы мне подумать, надолго ли еще хватит вас, мои птицы, мои звери, мои маленькие неоскверненные речные излучины? Но, признаюсь, в те минуты хрупкое равновесие тамошней природы вовсе не занимало меня. Слишком уж был я захвачен ошеломляющей скоростью, которую не встретишь на земле и не ощущаешь в воздухе, мощью расстилавшейся перед нами картины, распахнутым простором двухсоткилометровой дельты, исключительной даже по азиатским масштабам. "Картину, подобную этой, мне еще никогда не приходилось видеть... Внезапно меня охватила тоска по близким и родным, о которых я ничего не знал. Мне показалось, что Эстония где-то совсем рядом. Да так ли много отделяло меня от нее? Там, вверх по реке, далеко за синеющими горами, находится Якутск..." Это не моя тоска, это тоска тридцатилетнего Александра Бунге-младшего. Где-то вот здесь, на острове Сагастыр, началась его карьера путешественника-исследователя, через полвека она завершилась в Таллине званием почетного члена секции естествознания Эстонского литературного общества. Это с его легкой руки возникла роковая приверженность Толля к Северу... Кажется невероятным, что раз в месяц сюда прибывала почта из Тарту. Письма шли четверть года, но дело не в расстояниях, которые сто лет назад были более далекими, чем сейчас, и не в штормах, которые тоже были во много раз сильнее, а в том, что почта все-таки доходила до места назначения и находила человека в этом гигантском лабиринте земли и воды. Эта линия обороны природы против человека во имя жизни поразительно хитроумна, нужна отчаянная смелость, чтобы решиться войти в нее, а выйти отсюда без нитки клубка Ариадны кажется вообще невозможным. Дельта - это примерно двадцать тысяч квадратных километров и, наверное, столько же островов и островков, которые во время разлива беспрерывно соединяются, разъединяются, делятся или вообще исчезают, чтобы за следующим поворотом снова вынырнуть на поверхность песчаной отмелью или подводным рифом. Редкие ивовые заросли на берегах не останавливают взгляда, постепенно исчезает ощущение пространства, высоты, даже скорости. Если бы Жора при-{157}казал мне сейчас выпрыгнуть из самолета, я рассчитывал бы упасть на сыпучий прибрежный песок, как если бы соскакивал с взлетающих вверх качелей. И только измерительные приборы призывают к осторожности, свидетельствуя, что птицы размером не больше голубя, которых мы смываем перед собой потоком воздуха, на самом деле прекрасные быстрокрылые лебеди.
АВИАСТОП
Стою на пустынном шоссе и, когда, случается, мимо пролетает самолет, поднимаю руку. Иногда грузовой самолет оказывается загруженным до самого потолка. Тогда меня заталкивают в какую-нибудь щель между ящиками. После того, как машина заправлена, командир сам берет пробу топлива. Для этой цели у него пол-литровая стеклянная банка с дужкой из крученой проволоки. Поболтав содержимое банки, он разглядывает его на свет, выясняя, не попала ли в бензин вода,- во время этой процедуры он, как обычно, в белоснежной рубашке.
Вот так, шаг за шагом, продвигаюсь я на восток. Дни носят названия рек. Яна, Индигирка, Колыма, Чаун. У каждого дня своя жизнь. Просыпаюсь, привыкаю, завязываю знакомства, только начинаю во что-то вникать... и уже оказываюсь на новом месте, рожденный для новой жизни. Иногда меня одолевают сомнения: что я, собственно, ищу здесь? Тогда я ставлю перед собой какую-нибудь небольшую задачу и делаю вид, будто ее решение для меня чрезвычайно важно. Зеленое полотнище тундры не знает склонов, и реки здесь лишены течения, они вьются, тесно переплетаясь друг с другом, как будто капле, появившейся на свет вчера, трудно оторваться от капли, родившейся сегодня. Я тоже надолго застреваю на одном месте, когда небо бывает пасмурно: в такие дни оно пустынно и безжизненно.
Но около рек живут капитаны Северо-Восточного прохода. В хмурые дни я хожу к ним в гости, ем жирную свинину, пью горячий чай и слушаю, что "Виляны" как в воду канул. Они не удивляются моему приходу, и у них в запасе много серьезных проблем, требующих обсуждения. "Арктику нельзя покорить лобовой атакой", - сказал мне на берегу Индигирки Иван Григорьевич.
Вечерами нахожу незанятую койку, раздеваюсь, прячу деньги в наволочку, натягиваю одеяло на голову, жую {158} колбасу и слушаю хриплое дыхание людей. В маленькой комнате народу умещается довольно много. Как-то утром сквозь сон я почувствовал, что нас не меньше дюжины: было нестерпимо душно и шумно. От предчувствия надвигающейся опасности я проснулся раньше, чем успел открыть глаза, и через секунду заставил себя дышать глубоко и тяжело, как дышат спящие, будто невидимый щит сна способен сделать невидимкой и меня. "Ты его ножом, ножом!" - кричал ночью сосед по койке, страдая во сне то ли от расстройства желудка, то ли от клопов. Теперь, впившись в меня подозрительным взглядом, - так мне, во всяком случае, кажется, - он расцвечивает свой ночной монолог комментариями, выразительной точности которых позавидовали бы переводчики Шекспира и Хичкока. К своему ужасу, я скоро понял, что попал в компанию истых любителей фольклора, ибо за первой историей последовала вторая, и теперь рассказывал басовитый сосед по койке слева, в общих чертах она мало чем отличалась от первой, а в комнате находилось, как я уже сказал, человек двенадцать. Наконец мне это надоело. Я потянулся, наступила настороженная тишина. Я открыл глаза.
