А вот дальнейшие события. Строки всплыли в памяти голосом женщины, у которой Отектей жил сразу после того, как пришел из пустыни.

“Поднимались волны все выше, ярилось море, стонал мир, и Дар, не находя выхода, сгущался, грозя погубить прекрасных птиц, рожденных им. Но взмахнули они крыльями и вместе с миром сотворили подлинное чудо, первый Шедевр. Создателя, что впитал в себя Дар и стал проводником его”.

Отектею всегда было удивительно, почему Император после победы над своими одаренными дядьями не пошел до конца и не велел переписать Птичью книгу. Создатель в ней, правда, никогда не назывался магом, но все же он творил мир водой и перьями, и читалось это весьма однозначно. Приписки о том, что ни один из живущих ныне не является чистым птичьим созданием и не воплощает в себе дар даже на сотую долю того, что делал Создатель, мало что меняли.

Дальше на барельефах творился мир. Неизвестные скульпторы, видимо, решили запечатлеть абсолютно все виды животных и растений, еще и в окружении соответствующей им местности. Многие изображения были безвозвратно испорчены, часть отсутствовала вовсе. Хронологией создатели тоннелей не утруждались, Отектею приходилось выстраивать ее самостоятельно, и, конечно, вскоре он начал путаться. Непонятно откуда появилась темноволосая женщина без лица, хотя творения людей вроде бы не было. Потом разом шесть мужчин и шесть женщин, похожих на жителей разных стран. Почему при этом рядом с ними все еще находился Создатель, по книге превратившийся в первое солнце, Отектей решительно не понимал. Временами встречались еще более странные изображения: под двумя почему-то одинаковыми солнцами шли по пустыне люди, закутанные сильнее, чем нужно; шесть магов с лицами разных стран творили что-то; ложилась на величественной каменной лестнице темноволосая женщина и от нее расходились волны песка.

Если бы было, с кем это обсудить!..

Отектей качнул головой, сосредотачиваясь на гладком, тщательно отполированном полу. Рядом шла причина, по которой он вообще видел эти барельефы, пусть и мельком. Довольно с него и этого.

Часто встречались двери, большинство невозможно было сдвинуть с места, другие просто явно не трогали. Иногда — ответвления коридора, в которые Отектей каждый раз посылал один из светильников, чтобы убедиться, что они не оставят позади врага. Сворачивать самим не было смысла — коридор, словно стрела, тянулся на восток, за пределы столицы.

За весь путь они едва обменялись несколькими фразами, однако по ним начало казаться, что Сикис считал, подземники построили эти тоннели. Отектей решил не высказывать свои сомнения. Даже если не беловолосые прорубились сквозь камень и сделали барельефы, они этими переходами явно пользовались. Слишком чистый пол, слишком легко дышать, и пятнышки воздуховодов, изредка мелькавшие над головой, не были засорены, даже песка в них почти не нанесло.

Трижды встречались выходы-колодцы, такие же, как тот, через который они спустились. Около двух из них на стене были нарисованы черные, явно старые, но несравнимые с барельефами кресты, третий остался без метки.

— Нужно проверить, — заметил Сикис, но тут же уточнил: — После выполнения задания.

На полу у стен начали появляться следы пыли, но никаких свидетельств, что Текамсех прошел здесь. Отектей думал, вскоре придется развернуться и идти обратно, или разведывать боковые тоннели, когда огонек над плечом потянулся вперед пламенем лампады, моргнул и погас. Тот, который летел позади, остался, освещая совершенно пустой коридор.

Отектей обмакнул перо по флягу, нарисовал новый светильник. Тот вспыхнул, ослепляя, и погас тоже.

— Что происходит? — резко спросил Сикис.

— Я не знаю.

Отектей отступил на несколько шагов, повторил попытку. Получилось.

— Ловушка? — гвардеец был лаконичен. Отектей покачал головой.

— Если это она, то я не понимаю, как ее создали. Судя по всему, — он повел пером, рисуя и запуская вперед крохотную искру. Та пролетела немного и исчезла раньше, чем должна была. — Что-то здесь поглощает дар.

Сикис, уже обнаживший оружие, приказал:

— Перейди это место и сотвори светильник там.

Отектей замешкался. Может ли то, что находится в воздухе, повредить саму возможность пользоваться магией? Общеизвестно, что озерная вода способна на это, но здесь даже ее испарений не было.

— Ты не расслышал меня, маг? — голос гвардейца лязгнул сталью.

— Я могу лишиться дара, — предупредил Отектей. Сжал оголовье трости, медленно пошел вперед, на всякий случай ощупывая пол, как слепец. Страх усиливался с каждым шагом, намного сильнее, чем было естественно, словно Отектей попал в круг мелодии или под эпиграмму поэта. Однако этот страх, сковывающий тело, спас ему жизнь — выставленная вперед трость зашипела, вспыхнула кожаная набойка. Отектей быстро отступил туда, где мог переносить выкручивающий внутренности ужас, сбил огонь. Оглянулся на Сикиса, тот потребовал:

— Уничтожь это. Это ведь магия.

Отектей сглотнул. Казалось, его посылают на смерть. Против приказа отступил дальше, подошел к самому Сикису. Перевел дыхание. Объяснил:

— В четырех шагах начинается наведенный страх. Затем, вы видели, загорелась набойка. Это магия уже писателей, но сейчас никто ее не накладывал.

Сикис сощурился на пустое место, сам прошел четыре шага. Еще один. Велел:

— Ко мне.

Отектей подчинился, рядом оказалась Эш. Еще один шаг, другой. Показалось, рядом с гвардейцем и девочкой страха было меньше, и все же он давил, вытапливал пот из кожи, хотя в подземелье было прохладно. Сикис, шипевший сквозь сжатые зубы, вдруг упал на колени, Отектей подхватил его, и словно попал в песчаную бурю. Страх? Ужас, ненависть, горе — все самые тяжелые чувства окатили его с головой. Заныли давно зажившие шрамы, вспыхнули болью, словно каждая из ран открылась вновь.

— Над нами лобное место, — неожиданно ясно услышал он голос Эш. — А Сикис — гвардеец. Его ненавидят больше, чем нас.

***там же

Твоей любви выкололи глаза. Твоя любовь стояла истощенная на этом помосте. Твою любовь изодрал злой пустынный ветер. Твою любовь оставили на поле костей и птицы склевали ее плоть.

По щекам текли слезы и улыбаться не получалось. Не за что было зацепиться, удержаться над этой бездной, ничего не осталось, ощущение боли мира размывалось, звуча в такт с ее болью. Разве смерть — это неправильно? Разве месть не естественна?

Как можешь ты исцелить рану, когда собственные руки лишены кожи?

Разве что вспомнить птиц. Черные тела и белые крылья, длинные красивые перья, розовые голые головы. Круглые глаза смотрят внимательно — зачем ты идешь по нашему полю, к нашей пище?

Она уже не могла его узнать. Даже не смогла назвать по имени. И до сих пор не могла поверить, что зеленоглазый Айдан, музыка ее сердца, мертв.

Айдан. Коричневая кожа, темные шелковые волосы, глаза сияют нездешней северной травой. Звучит чаранг под пальцами, не магия — больше, чем магия, не принуждением заставляющая испытать что-то, а приглашающая с собой, как в игру. Истории о Приозерье, всем разом.

Он верил, что она справится. Он всегда был рядом.

Он и сейчас был. Он, умерший здесь вместе с другими, ставший частью этой сокрытой под землей боли, поймет.

Маленькое перо легло в ладони, Эш улыбнулась сквозь слезы.

— Прости, — выдохнула первое слово. Бедное неспокойное создание вздрогнуло, пошел рябью воздух, а Эш пела, сдувая водяную пыль с пера, чувствуя боль каждого казненного — страдания не тела, но души, которой не позволил сделать все, что она хотела. Выкинули за порог, за который никому не хочется ступить раньше срока.

Кто-то когда-то говорил ей, за смертью мы не просто становимся птицами. Мы рождаемся снова людьми, если захотим. И это она пела сейчас, утешая след чужой жестокой смерти.

Последнее колебание. Последнее слово.

Эш упала на пол, ничего не видя. Нащупала на боку фляжку, но пальцы не слушались, не получалось ее отцепить.