– Кого я вижу! – приветствовал он Батлера, протягивая ему руку. – Очень, очень рад! И Оуэн с вами? Как дела, Оуэн? Чем прикажете потчевать вас, джентльмены, и что вы предпочитаете курить? Для начала надо выпить по рюмочке. Джон, – обратился он к слуге, – подайте-ка нам чего-нибудь крепкого! А я сидел и слушал, как играет Каролина. Но вы, очевидно, смутили ее.
Он придвинул Батлеру кресло и указал Оуэну на место по другую сторону стола. Не прошло и минуты, как слуга вернулся с изящным серебряным подносом, в изобилии уставленным бутылками виски, старого вина и коробками с разными сортами сигар. Оуэн принадлежал к новому типу дельцов, воздерживавшихся от вина и от курения. Отец его в очень умеренном количестве позволял себе и то и другое.
– Уютный у вас дом! – сказал Батлер, поначалу умалчивая о причине своего посещения. – Неудивительно, что вы и в воскресенье вечером никуда не выезжаете. Что новенького в городе?
– Ничего особенного, насколько мне известно, – спокойно отвечал Молленхауэр. – Все идет как по маслу. Но вы, кажется, чем-то обеспокоены?
– Да, немножко, – отвечал Батлер, допивая коньяк с содовой. – Тревожные известия. Вы еще не читали вечерних газет?
– Нет, не читал. – И Молленхауэр выпрямился в кресле. – А разве сегодня вышли вечерние выпуски? Что же такое случилось?
– Ничего, если не считать пожара в Чикаго. И похоже, что завтра утром у нас на фондовой бирже начнется изрядная суматоха.
– Что вы говорите! А я еще ничего не слышал. Значит, вышли вечерние газеты?.. Так, так… Что же, большой там пожар?
– Говорят, весь город в огне, – вставил Оуэн, с интересом наблюдавший за выражением лица знаменитого политического деятеля.
– Да… Вот это новость! Надо послать за газетой. Джон! – кликнул он слугу и, когда тот появился, сказал: – Раздобудьте мне где-нибудь газету. Почему вы считаете, что это может отразиться на здешних делах? – обратился он к Батлеру после ухода слуги.
– Видите ли, существует одно обстоятельство, о котором я ничего не знал до самой последней минуты. Наш милейший Стинер, возможно, недосчитается изрядной суммы в своей кассе, если только дело не обернется лучше, чем кое-кто предполагает, – спокойно пояснил Батлер. – А такая история, как вы сами понимаете, едва ли произведет выгодное впечатление перед выборами, – добавил он, и его умные серые глаза впились в Молленхауэра, который ответил ему таким же пристальным взглядом.
– Откуда вы это узнали? – ледяным тоном осведомился Молленхауэр. – Неужели он намеренно произвел растрату? И сколько он взял, вам тоже известно?
– Довольно приличный куш, – по-прежнему спокойно отвечал Батлер. – Насколько я понял, около пятисот тысяч долларов. Пока это еще не растрата. Но как дело обернется в дальнейшем, неизвестно.
– Пятьсот тысяч! – в изумлении воскликнул Молленхауэр, стараясь, однако, сохранить обычное самообладание. – Не может быть! Когда же он начал брать деньги? И куда их девал?
– Он ссудил около пятисот тысяч молодому Каупервуду с Третьей улицы, тому самому, что проводил реализацию городского займа. На эти деньги они – в своих личных интересах – пускались в разные аферы, главным образом скупали акции конных железных дорог.
При упоминании о конных дорогах бесстрастное лицо Молленхауэра чуть-чуть дрогнуло.
– По мнению Каупервуда, этот пожар завтра вызовет биржевую панику, и он опасается, что ему не выйти из положения без солидной поддержки. Если же он обанкротится, то в городском казначействе окажется дефицит в пятьсот тысяч долларов, который уже нельзя будет восполнить. Стинера нет в городе, а Каупервуд явился ко мне с просьбой найти способ поддержать его. Надо сказать, что он в свое время выполнял для меня кое-какие поручения и потому понадеялся, что теперь я приду к нему на помощь, то есть склоню вас и сенатора воздействовать на крупные банки, чтобы таким образом поддержать завтра курс ценностей на бирже. Иначе Каупервуду грозит крах, а скандал, который, по его мнению, неизбежно разразится, может повредить нам на выборах. Мне кажется, что он тут не ведет никакой игры, а просто хлопочет о том, чтобы, по возможности, спасти себя и не подвести меня или, вернее, нас.
Батлер умолк. Молленхауэр, коварный и скрытный, даже виду не подал, что встревожен этим неожиданным известием. Но так как он всегда был уверен, что у Стинера нет ни крупицы финансовых или организационных способностей, то его любопытство было изрядно возбуждено. Значит, его ставленник пользовался средствами казначейства тайком от него и теперь оказался перед угрозой судебного преследования! Каупервуда Молленхауэр знал лишь понаслышке, как человека, приглашенного в свое время для проведения операции с займом. На этой операции кое-что нажил и он, Молленхауэр. Ясно, что этот банкир околпачил Стинера и на полученные от него деньги скупал акции конных железных дорог! Следовательно, у него и у Стинера должно быть немало этих бумаг – обстоятельство, чрезвычайно заинтересовавшее Молленхауэра.
– Пятьсот тысяч долларов! – повторил он, когда Батлер закончил свой рассказ. – Н-да, кругленькая сумма! Если бы Каупервуда могла спасти одна только поддержка рынка, мы, пожалуй, пошли бы ему навстречу, но в случае серьезной паники такой маневр останется безрезультатным. Если этот молодой человек сильно стеснен в средствах, а на бирже начнется резкое падение ценностей, то для его спасения понадобится еще целый ряд дополнительных мероприятий. Мне это известно по опыту. Вы, случайно, не знаете, каков его пассив?
– Нет, не знаю, – отвечал Батлер.
– Денег, вы говорите, он у вас не просил?
– Он хочет только, чтобы я не брал у него своих ста тысяч, покуда не определится его положение.
– А Стинера и в самом деле нет в городе? – осведомился недоверчивый по природе Молленхауэр.
– Так утверждает Каупервуд. Мы можем послать кого-нибудь проверить.
Молленхауэр уже обдумывал, как бы поумнее выйти из положения. Поддержать курс ценностей – это, конечно, самое лучшее, если таким образом удастся спасти Каупервуда, а заодно с ним казначея и честь республиканской партии. Стинер окажется вынужденным возвратить в казну пятьсот тысяч долларов, для чего ему придется продать свои акции, и тогда почему бы ему, Молленхауэру, не купить их? Но тут, видимо, нужно будет учесть интересы Батлера. А что, спрашивается, он может потребовать?
Из дальнейшего разговора с Батлером Молленхауэр выяснил, что Каупервуд готов возместить недостающие пятьсот тысяч долларов, если только ему удастся сколотить такую сумму. Насчет его паев в разных линиях конки у них пока разговора не было. Но какая могла быть уверенность в том, что Каупервуда удастся спасти таким способом и что у него даже в этом случае будет желание и возможность собрать пятьсот тысяч долларов и вернуть их Стинеру? Он сейчас нуждается в наличных, но кто даст их ему теперь, когда надвигается неминуемая паника? Какое обеспечение может он предложить? С другой стороны, если хорошенько нажать, можно будет принудить их обоих – его и Стинера – отдать за бесценок свои железнодорожные акции. Если ему, Молленхауэру, удастся заполучить их, то какое ему, собственно, дело, победит его партия осенью на выборах или потерпит поражение; впрочем, он, как и Оуэн, считал, что поражения можно избежать. Вернее, можно по примеру прежних лет купить победу. Растрату Стинера, если из-за краха Каупервуда он окажется растратчиком, несомненно, удастся скрыть до победы на выборах. Впрочем, мелькнула у него мысль, еще желательнее было бы припугнуть Стинера, чтобы он отказал в дополнительной помощи Каупервуду, а затем резко сбить цену на его акции конных железных дорог и тем самым на акции всех других держателей, не исключая Батлера и Симпсона. В Филадельфии эти линии со временем станут одним из главнейших источников обогащения. Но сейчас надо делать вид, что в первую очередь его заботит спасение партии на предстоящих выборах.
– Я, конечно, не могу решать за сенатора, – задумчиво начал Молленхауэр, – и не знаю, какова будет его точка зрения. Но я лично готов сделать все от меня зависящее, чтобы поддержать курс ценностей, если это принесет какую-нибудь пользу, готов хотя бы уже потому, что банки и от меня могут потребовать погашения задолженности. Но сейчас нам надо прежде всего позаботиться об избежании огласки до конца выборов, если Каупервуд все-таки вылетит в трубу. Ведь у нас нет никакой уверенности, что наши усилия поддержать рынок увенчаются успехом.
