- Мужике?.. - вспомнив слова жены, переспросил он. - Но не всегда же мне быть мужиком?
- Ну, пусть мужчина... Пожалуйста, не придирайся. Я же люблю тебя.
Он задумчиво попросил:
- Повтори.
Она с легкостью повторила:
- Я о-о-чень те-бя лю-блю-ю... Если хочешь - "Я без тебя, как дым без огня... Я без тебя, как лодка без весел...". Видишь, даже стихами заговорила... И мне все равно куда плыть - к причалу или в открытое море. Лишь бы с тобой.
Он успокоился, пошутил:
- К причалу твоей квартиры? А если в море, то в Коктебель, летом?
- Почти угадал, - ответила Эмма с легким смешком. - Только лучше не в Крым, а на Канары. Крым мне надоел, - и подойдя, слегка, как ребенка, потрепала по волосам. - А знаешь, - почему-то голос понизила,- я вчера... спи-раль вынула.
Он не сразу понял:
- Поменять на золотую решила?
Она надула губки:
- Неужели не ясно?.. Я хочу от тебя ребенка. - Помолчала. - И учти это будет прекрасный, гениальный человек. Как кто-то там сказал? Такой же красивый, как ты, и такой же умный, как я...
- Или наоборот? - вставил он.
Она посмотрела ему в глаза:
- Может, я не имею на это права?
- Имеешь, имеешь, - ответил он, подавив вздох.
- Тебе это не понравилось?
- Да нет, все нормально. Но все-таки надо было посоветоваться...
Эмма опустила глаза, огладила на груди белый халатик. Баталов повторил:
- Все нормально. Иди, скоро обход, тебя хватятся. - Баталов придвинул к себе стопку историй болезней. - У нас сегодня что, один "желудок"? Вторая палата.
- Не один "желудок", а два. И не вторая палата, а четвертая и седьмая, - возразила она, неслышно отперев ключом дверь. - А вообще лучше не зарекаться. По себе знаю. Как говорится, что Бог пошлет.
- Да-да, - согласился он. - Загад не бывает богат. Ладно, иди. На "летучке" увидимся.
Когда за Эммой закрылась дверь, он почувствовал облегчение. Раньше такого не было. Он в задумчивости прошелся от стола к окну и обратно - по истертому, некогда красному ковру. Остановился у шкафа, где, кроме папок и книг, издавна стоял плеер. Открыв застекленные створки, провел пальцами по длинному ряду дисков. Почему-то выбрал Шаляпина. Нажав клавишу, вернулся в кресло.
И вот, словно из далекого далека, чуть приглушенный шорохом времени, зазвучал, ширясь и наполняя комнату, густой шаляпинский бас. Это была ария Годунова, мятущегося, грешного царя Бориса.
Мелодия мощно нарастала и теснила душу Баталова. Звуки напоминали вопли кипящей, терзающей сердце совести, крики ужаса от сознания пролитой крови невинного ребенка... А звуки все ширились, заполняя пространство небольшого кабинета. Он сидел, прикрыв глаза, и полностью обратившись в слух. Звуки словно пронизывали все его существо, словно растворялись в крови. Побелевшие пальцы вцепились в подлокотники. Давно не испытывал подобных чувств.
Вдруг все оборвалось. Он открыл глаза и увидел перед собой стоящих коллег в белых халатах: большого и маленького, как Пат и Паташон - Шумилова и Головина. Молодой талантливый Шумилов, Василий Николаевич, а для Баталова просто Вася, был отличным хирургом и его постоянным ассистентом, негласно даже считавшийся преемником. Он старался во всем подражать шефу: в ведении дел, в почерке работы за операционным столом. Даже в том, что любил угощать персонал конфетами. Он и роста был высокого и двигался так же ладно, размеренно, как заведующий. Ну, а Головин... Виталий Георгиевич, напротив, был пухлый, маленький, неказистый. Врачебным талантом и рвением не отличался. В отделении его недолюбливали за скуповатость, хитрость и постоянный, с ухмылочкой, вопрос: "А что я буду с этого иметь?" Хотя работать с Головиным было можно. Не худший вариант. Втайне этот лысеющий старче мечтал скорее добраться до пенсии.
- Извините за вторжение, - виновато произнес Головин, взглянув на заведующего.
Баталов встал и выключил плеер.
- Прощу простить, коллеги. Что-то с самого утра потянуло на классику. Заряжаюсь, так сказать...
- Вот уж нашли чем с утра заряжаться, - улыбнулся Головин и сел напротив. - Заряжаться лучше всего с вечера и совсем другой классикой...
Однако Вася Шумилов горячо возразил:
- Да бросьте вы... Это же силища, великий наш бас. - Он в любых ситуациях был за главного. - Это не то что бельканто какое-нибудь заграничное.
- Вот-вот, - Баталов тотчас откликнулся, чтоб поддержать разговор. - У них там все тенора, тенора. А басов сроду не было. - машинально переложил на столе деловые бумаги. - Как Пирогов, к примеру, или Дормидонт Михайлов.
В коридоре стали слышны голоса, ходьба. Донесся грохот старой каталки, позвякивание посуды - больным привезли завтрак.
Баталов поднялся:
- Однако, коллеги, пора нам вспомнить о наших страждущих и болящих. Большие часы в углу зашипели, готовясь отбить девять тяжелых звучных ударов.
После обхода и короткого совещания на третьем этаже, у главврача, все вошло в обычную колею. День потек своим чередом. Его привычное течение было прервано, когда Баталов просматривал в рентгеновском кабинете еще не просохшие снимки больных. К нему подбежала Эмма, явно чем-то озабоченная.
- Алексей! - окликнула она его. - Там привезли больного... Тебе надо спуститься... По-моему, очень тяжелый случай.
Нехорошее предчувствие кольнуло Баталова. С досадой подумал: "Воистину, врач не знает, что его ждет в следующую минуту".
- Пошли!
В приемный покой Баталов шел быстро, широким шагом, так, что полы зеленого халата отлетали в разные стороны. Больничный коридор для его крупной, летящей фигуры казался узким и тесным. Эмма рядом с ним сейчас выглядела особенно маленькой. Постукивая каблучками, она еле поспевала за ним. Но он не обращал на нее внимания. Эмма остановила его:
- Алексей, я зайду в ординаторскую. Если что, я - там.
Он кивнул. В приемной комнате среди белого кафеля на клеенчатом топчане неподвижно лежало темное тело. С первого взгляда Баталов решил, что это бомж. Глаза пациента были закрыты, худые ноги в рваных носках поджаты к животу, небритое лицо безжизненно, вернее, мертвенно бледно. По этой бледности Баталов сразу и поставил диагноз - "лицо Гиппократа"- признак обширного воспаления брюшины. Больной тихо постанывал. Дежурная врач-терапевт, склонясь над столом, заполняла бумаги. Баталов громко спросил:
- Как ваша фамилия?
- Хэращенко... - еле простонал тот.
- Колоритная фамилия, - ободряюще продолжил Баталов: следовало разговорить больного, и по ответам, по голосу понять многое, а может, даже и главное.
- У нас в Морынцях уси с такой живуть.
- Ну и как такой гарный хлопец оказался в нашем городе?
- На заработки приихалы, - отозвался больной. - С сосидом.
- Так, так... Ляжем на спину... Теперь живот обнажим. - Баталов присел на топчан, осторожно дотронулся пальцами до живота. "Доска!" - И давно болит?
- Да с Пасхи. Нанялися мы тут до местного богатея, а его и вбыли. А чего до жинки без грошей повертаться?
- Да уж... без грошей точно не стоит... - лицо Баталова было сосредоточенно. - Где больше болит? Тут? Тут?
- О-тут... Особо, если поем...
- И когда же ты поел в последний раз?
- Учора вечером. Пиво пыв.
- А еще что пил? - Баталов начал сердиться.
- Горилку...
- Почему раньше не обратился?
- Та хто ж знав?.. - голос еле слышен. - Напарник сказав - це не Украйна, в России лечат за груши. Разумил - так пройдэ.
- В Коломне бесплатно лечат. Есть еще в России такие места.
- Думав, горилкою промоется - так пройдэ... Чо дарма людэй беспокоить...
Баталов поднялся.
- "Промоется"!.. Мозги бы вам промыть. Вместе с напарником. - И в сердцах пошел мыть руки. - Эх, братья-славяне!.. - Взглянул на коллегу.- Вот вам ярчайший пример наплевательства на собственную персону. Еще спасибо, что грелку не приложил.
- Та дэж ее було взяты, - прошептал Геращенко. - Мы и так почувалы як прыйдэться. То на базари, то на вокзали.
