На нее в упор смотрела полная кровавая луна.

Порыв ветра втолкнул её обратно, внеся вместе с собой шлейф кружащихся снежинок, которые тут же упав на тёплый подоконник, растаяли, образовав после себя капельки искрящейся в лунном свете воды.

Хватаясь ослабевшими пальцами за широко раскрытую створку окна, она удержала равновесие и как бы теснее прижалась своим телом к деревянной оконной раме, но тут же ветер, поменяв своё направление, хлыстом ударил её по дрожащим ногам.

Диск большой жёлтой луны замерцал и скрылся за полупрозрачной пеленой кружащихся в воздухе снежинок.

Не выдержав огромного напряжения повисшего на нём тела, оконное стекло лопнуло, брызнув во все стороны мириадами мелких осколков. Несясь в ночной темноте, отражая лишь только бледноватый свет плывущей над городом кровавой луны да широко раскрытые небесно-голубые глаза падающей девушки, они поочерёдно вонзились своими острыми концами в мягкий сугроб выпавшего за ночь за окном пушистого снега.

Она долго летела над пропастью отделяющую ее от смысла бытия и ведущую к вечному покаянию ее грешной души. Какие мысли посетили ее в тот краткий момент падения? К сожалению, она не успела этого понять. Всё что она почувствовала в последний миг своей жизни это только то, как все звёзды с небес собрались в одну ослепительно яркую точку где-то в центре ее сознания, и тут же её мозг взорвался, унося остатки ее порочной души куда-то туда вдаль, в безграничные просторы вселенной.

***

– Ой, что это? – взвизгнула дворничиха, усыпанная осколками падающего стекла.

В тот же миг безжизненное тело молодой красивой девушки скатилось с высокого козырька подъезда и упало к ней под ноги.

– А-а-а, – завизжала перепуганная дворничиха, будя своим истошным криком просыпающийся дом.

Широкая деревянная лопата выпала из её рук, да так и осталась лежать на пушистом снегу. Наступало утро.

Большой город потихоньку просыпался, чтобы начать свой обычный будничный ритм. Разноцветные кухонные огоньки зажигались то тут, то там практически во всех новых домах микрорайона. Но никому не было никакого дела до произошедшей только что кровавой драмы. Лишь только голубая разлапистая ель, возвышающаяся под окнами дома, осыпалась, освободив свои роскошные лапы от обильной массы выпавшего на нее за ночь снега.

Кровожадная луна на мгновение появилась на звездном небе и вновь скрылась за тучами. И снова мертвая тишина установилась вокруг.

***

Крохотное тельце ребёнка неслось среди ревущего потока то, погружаясь в него, то, вновь появляясь на поверхности. Каким-то чудом ребёнок был ещё жив.

Где-то впереди за поворотом послышался отчетливый приближающийся шум падающей воды. В этом месте вода падала в огромное искусственное подземное водохранилище. Отстойник. Где все нечистоты оседали на дно и в последствии убирались мощным насосом.

Выброшенный мощным потоком ребёнок упал с большой высоты и сразу же ушел под воду. Но тут же лёгкое тельце было выброшено из бурлящего потока и прижато к задней стенке под водопадом. Маленькая, ещё не сформировавшаяся головка малышки застряла среди нагромождения камней, а розовое тельце нежно покачивалось на волнах. Вокруг что-то пузырилось и булькало. Стояло ужасное зловоние.

Омываемый в пузырящейся, покрытой пеной, зловонной воде ребёнок заплакал. Ротик девочки открылся в беспомощном крике, но капля мутной маслянистой жидкости упавшей откуда-то сверху заставила её закашлять. Она снова попыталась закричать, но новая упавшая сверху капля снова заставила ее замолчать. Больше она не плакала никогда. Лишь время от времени она открывала свой маленький ротик и каплю за каплей впитывала в себя что-то животворное, что-то такое, что несло в себе жизнь.

Яркий солнечный лучик встающего солнца пробился сверху сквозь чугунную решетку и упал на розовую малышку лежащую на волнах. Наступило утро. А с потолка этого мрачного подземелья, в постоянно не прерывающимся, печальном ритме падали вниз маслянистые белые капли, вспыхивая яркими алмазами в утренних солнечных лучах.

***

– Сергей Кузьмич! Ну, ты будешь сливать то али как? Смена уже через полчаса заканчивается, а ты тут всё возишься, никак не закрутишь свою хреновину.

Молодая дородная женщина, произносящая эти слова, наполовину высунулась из приемного окошка молокозавода, выставив напоказ крепкие девичьи груди, виднеющиеся сквозь распахнувшийся ворот белоснежного халата.

Слегка задержав на них свой взгляд, Кузьмич, уже давно не молодой мужчина, сплюнул себе под ноги и произнес:

– Да не кричи ты так. Что ты такая нетерпеливая. Видишь, какой мороз стоит на улице, – он широко развел руками. – Обледенело все. Сейчас всё закрутим.

Снова взглянув на открытые груди, он усмехнулся и произнёс:

– Ты лучше свои прелести спрячь, а то вывалила напоказ, застудишь ведь.

– Ты давай свои гайки крути, а о моих прелестях не беспокойся, подморожу, ещё больше станут, – звонко рассмеявшись, молодуха подалась назад, закрывая за собой окошко.

– Вот чертова баба, кровь с молоком. Был бы помоложе, не упустил бы её из рук, – сказал вслед Кузьмич, и, махнув рукой, с удвоенной силой стал прикручивать сливной шланг к выходному отверстию своей цистерны.

Всё оборудование молокозавода было установлено еще в Сталинские времена и использовалось, как и повсюду в нашей стране до полного своего износа.

Капли жидкости, вытекающие из стыков неплотно прилегающих друг к другу частей сливного механизма, на сильном морозе образовали сильную наледь, от чего Кузьмич сейчас и мучился, тщётно пытаясь прикрутить одну алюминиевую деталь к другой, чтобы освободить свою пятитонную цистерну от парного молока пока оно окончательно не замерзло на сильном морозе.

Наконец-то резьба поддалась и, поплотней прикрутив стык, Кузьмич отвинтил на своей цистерне сливной вентиль. Тёплое парное молоко резво побежало внутри извивающегося по заснеженной площадке шлангу.

Однако, тонкая белая струйка жидкости вырвалась из, дребезжащего от напора жидкости, стыка наружу и заструилась по поверхности, дергающегося от сильного напора, шланга вниз. Родившийся ручеек неуклонно прокладывал себе дорогу на свободу из замкнутого пространства цистерны.

Кузьмич попытался, поплотней прикрутить шланг к приемному отверстию, но своими усилиями добился лишь только того, что с головы до ног был забрызган летящими во все стороны белыми брызгами.

– Вот ведь чёрт, не могут вентили новые поставить. Сколько добра зря пропадает.

Он зло плюнул под ноги и тёплой рукавицей стал обтирать лицо и свою заляпанную одежду от ещё не успевших превратится в льдинки капель остывающего молока.

Предвидя такое, руководство комбината вместо того, что бы чаще менять изношенные детали просто установило под каждым приемным окном сливные решётки водостока, куда теперь и направилась освобожденная из заточения жидкость. Часть её просачивалась в землю, другая часть неслась по проложенным под землей чугунным трубам водостока куда-то дальше за пределы молочного комбината.

Наконец, извивающийся чёрный шланг прекратил свой магический танец и замер, согнувшись широкой дугой у ног водителя.

Кузьмич открутил вентили, отсоединил стыки и, тщательно свернув шланг, положил его в специальный жёлтый короб, находящийся сбоку его машины. Всё, его смена на этом закончилась, и пора было отправляться на автобазу. Не спеша, он подошёл к водительской дверце и, забравшись в кабину, повернул ключ зажигания.

В тот самый момент первые капли просочившейся белой мутноватой жидкости стали падать с подземного свода вниз, на беспрерывно покачивающуюся, на слабых волнах маленькую девочку.

Молочный комбинат не прерывал свою работу ни на минуту, обеспечивая своей вкусной продукцией всё более увеличивающиеся потребности населения большого города.