Мы втроем отправились на вахту отметиться, что мы вернулись. Наша вахтерша, едва увидев нас, закричала:

– Бегом к директору, вас уже час ищут.

– Что? Зачем? – удивились мы

– Не знаю, но там полиция. Что вы натворили?

Мы с девчонками переглянулись.

– Наверное, кто—то с пляжа заявил в полицию на этих парней, – предположила Алина.

– Ага, конечно! С чего вдруг? Скорее всего, эти уроды на нас нажаловались, – возразила Ксюша.

– Зачем им это? Ведь они первые начали, мы только защищались, – удивилась Алина.

– Ты слышала, как один из них говорил про своего отца? – спросила я. – Если бы полиция и хотела нас защитить, то так быстро она бы сюда не приехала. Подумаешь, детдомовских обидели. Они точно здесь не ради нас. Да уж, этот день рождения, я точно не забуду.

Алина и Ксюша приуныли.

– Да, ладно, что они нам сделают? – я попыталась приободрить их и себя заодно. – Запись в личное дело? Переживем. Идемте, гангстеры в купальниках, – скомандовала я.

Боже, какая же я была наивная. Парень, которого я треснула палкой по плечу, был сыном судьи. Нас с Алиной и Ксюшей нашли быстро. Теперь нам светил суд, а потом колония для несовершеннолетних. Это был конец. У них была фотография с пляжа, где я замахиваюсь палкой на сына судьи. Нас даже никто слушать не стал. Все просто приняли историю, рассказанную мажорами, на нашу версию всем было наплевать.

Я сидела в одиночестве в камере на жесткой скамейке. Еще в камере был железный унитаз и умывальник из которого капала вода. На мне все еще был мокрый купальник, но сверху я накинула белый сарафан, на ногах – голубые балетки. Их сунула мне директриса, когда меня запихивали в полицейскую машину. Ступни кровоточили и, наверное, дико болели. Но я ничего не чувствовала. Ни страха, ни жажды, ни голода, ни боли. На меня напало какое—то отупение. Наверное, я просто смирилась со своей судьбой. Я сидела в этой камере одна, и никому до меня не было дела.

Утром дежурный полицейский принес мне еды и воды. Но я к ней даже не притронулась.

– Завтра суд, – сообщил мне он. – Первый раз вижу, чтобы так быстро работала система. Здорово же ты им насолила.

У меня не было никого желания говорить с ним. Я просто хотела, чтобы меня оставили в покое. Утреннее солнце светило в небольшое окно под потолком камеры. Несколько лучей попало на меня. Я закрыла глаза. Полицейский постоял минуту и ушел. Дремота окутала меня. Мне показалось, что я закрыла глаза всего на мгновение, но, когда я их открыла, в камере было уже темно. Наступил вечер. Проснулась я оттого, что почувствовала на себе чей—то пристальный взгляд. Хотя было темно, но я знала, что за решеткой кто—то стоит и смотрит на меня.

– Включите свет, – вдруг раздался мужской голос. От неожиданности я вздрогнула. Вспыхнула лампочка. После темноты глазам от яркого света стало больно, я зажмурилась.

– Да, это она, – послышалось мне.

Наконец, мои глаза привыкли к свету, и я увидела, кому принадлежит голос. За решеткой стоял молодой парень. Старше меня лет на пять. Высокий. Азиат. Он был худощав, но мускулист. На нем была светлая одежда – голубая рубашка и бежевые брюки, на ногах белые мокасины. Волосы были темные и коротко стриженные. Его черные глаза невозмутимо смотрели на меня в упор. От его взгляда мне стало не по себе. Я не выдержала и отвернулась. Свет снова погас. Я услышала удаляющиеся шаги, где—то скрипнула дверь и снова стало тихо. Я опять была одна в полной темноте. Мои глаза закрылись, и я погрузилась в забытье. Всю ночь мне снился этот человек. Он стоял и смотрел на меня. Наутро, я уже не понимала, в действительности ли кто—то приходил, или мне все привиделось.

Я проснулась от холода. Видимо жара спала. В камеру не светило солнце, как вчера, было сумрачно. Пахло сыростью. Наверное, на улице шел дождь. От долгого сидения на жесткой скамье, у меня онемело все тело. Я встала и немного походила, чтобы размяться. Но ступни нестерпимо болели, после спринтерского бега босиком по асфальту я сильно их поранила. Пришлось снова усесться на жесткую скамью. У меня заболела голова. Я долго ничего не ела и не пила, мое тело было обезвожено.

Пришел дежурный полицейский. Он принес мне стакан теплого чая и тарелку овсяной каши на воде. Я выпила весь чай, но к каше не притронулась. От одного вида еды к горлу подкатывала тошнота. Так всегда со мной – при сильном стрессе, я ничего не могу есть.

– Сколько времени? – спросила я у полицейского, когда он пришел забрать кружку и тарелку.

– Половина пятого.

– Вечера? – удивилась я. – Вроде сегодня должен был состояться суд.

– Не знаю, – пожал плечами полицейский. – Вроде должен был. Нам ничего не говорили.

– Разве я не должна на нем присутствовать?

– Может и должна, а может, и нет. Без тебя все решат. Ты все равно ничего не можешь изменить.

«Ты все равно ничего не можешь изменить». Полицейский давно ушел, а эти его слова так и повисли в воздухе. Ты ничего не можешь изменить, ты ничего не можешь изменить, ты ничего не можешь. Я чувствовала себя такой беспомощной, такой маленькой в этом огромном холодном мире. Воздух в камере был разреженный, наверное, приближалась гроза. На меня неожиданно обрушилось чувство страха, я задрожала всем телом. Сердце бешено колотилось. В легких не хватало кислорода, но у меня не получалось глубоко вздохнуть, так как начинало колоть в сердце. В глазах стало темнеть. В следующий момент я потеряла сознание.

Я не знаю, сколько времени я была без сознания. Очнулась я от ощущения, что, мое тело куда—то летит по воздуху. Все было как в тумане. Кто—то нес меня на руках. Потом меня положили на заднее сиденье машины и накрыли теплым пледом. Мелькнуло чье—то лицо. Я попыталась вспомнить, где я его видела. Но так и не смогла. Ключ повернулся в зажигании, заурчал мотор. В машине было тепло, я быстро согрелась под пледом. Думать ни о чем не хотелось. Тяжелый липкий сон снова навалился на меня, и я погрузилась в темноту.

По крыше машины барабанил дождь. Я лежала, накрывшись пледом, притворяясь, что сплю. Открыть глаза означало столкнуться с реальностью, а мне ужасно этого не хотелось. Хорошо было просто лежать, свернувшись калачиком под пледом и ни о чем не думать. Но вечно так продолжаться не могло. Досчитав до десяти, я, наконец, приоткрыла глаза и огляделась. Я лежала на черных сидениях, от них вкусно пахло кожей. По тонированным стеклам текли дождевые капли. Салон машины был большой, я легко умещалась на заднем сиденье, наверное, джип или что—то вроде него. Я плохо разбиралась в машинах, но даже такому профану как я было ясно, что машина очень дорогая.

Я села. В зеркало заднего вида на меня смотрел парень, которого я раньше видела в тюрьме. Наши взгляды встретились в зеркале, я вздрогнула и опустила глаза. Все—таки он мне не привиделся.

– Как себя чувствуешь? – спросил он. От звука его голоса я снова вздрогнула.

– Нормально, – прохрипела я. – Нормально, – откашлявшись, повторила я. Голос прозвучал лучше.

– А по твоему виду не скажешь, – хмыкнул он. – Есть, пить хочешь?

– Нет, – я помотала головой. – Какой сегодня день?

– Вторник.

В пятницу бы день моего рождения. Значит, прошло четыре дня. Мне пятнадцать лет и четыре дня. Несколько минут я молчала, собираясь с духом.

– В какую колонию ты меня везешь? – наконец спросила я. Мой голос, несмотря на усилия, дрожал.

– Мы не едем в колонию.

– А куда? В тюрьму? – моя душа упала в пятки.

– Нет, – покачал головой парень. – Тебя не посадят.

– Не посадят? – переспросила я. – Ничего не понимаю.

– Поймешь. Позже.

– А Алина с Ксюшей? Что с ними? – спросила я.

– Они в детдоме.

Я сидела, не смея от страха поднять глаза. Что со мой собираются делать? Видимо колония за избиение сына судьи было слишком мягким наказанием для меня. Наверное, это дружок этого Димона. Везет меня к нему. От одной мысли, что будет дальше, мне становилось жутко. Так ладно, не паникуй. Я попыталась успокоиться и придумать, что делать дальше. Не бывает безвыходных ситуаций. Может выпрыгнуть из машины? Но мы неслись по дороге на бешеной скорости. После прыжка я вряд ли выживу. На секунду смерть показалась мне спасением. Но только на секунду.