Некоторые члены этой фамилии скоро вступили в русскую службу, обрусели и, вследствие употребляемой тогда славянской азбуки и всегдашней способности русских коверкать иностранные фамилии, стали вписываться в акты: Гамелтонами, Гаментонами, Гаментовыми, Хомутовыми...

Вслед за таким генеалогическим вступлением можно подумать, что фрейлина Гамильтон, героиня настоящего рассказа, есть лицо в высшей степени замечательное, что жизнь её полна деяниями романтическими? Нет, "девка Марья Гаментова", как названа Гамильтон в современных ей застеночных документах и в пыточных допросах, личность интересная, но в другом роде, в других нравах. Кратковременная жизнь её небогата событиями разнообразными; но эти немногие события характеризуют время Великого Петра, некоторых из лиц его окружавших, знакомят с тогдашним состоянием одной из важнейших частей уголовного законодательства, наконец, дают нам повод и представить себе внутреннюю жизнь петровского двора.

Мы были б не правы, если б вслед за князем М.М. Щербатовым стали утверждать, что любовная страсть, любовные интриги, блуд, даже разврат, до Петра I не были "ни в обычаях, ни в примерах" нашего отечества. Напротив, можно привести бесчисленное множество свидетельств из иностранных писателей и отечественных документов о том, что любострастие, блуд, разврат имели громадные размеры в допетровской Руси. Но боясь излишних отступлений, мы скажем, что связи мужчины с женщинами без освящения церковью распространены были не только по всей России, но даже и в девственной стране сибирской. "Ведомо нам учинилось, - писал в 1622 году патриарх Филарет, - что в сибирских городах многие служилые и жилецкие люди живут не крестьянскими обычаями, но по своим скверным похотям... с поганскими женами смешаются и скверная деют... а иные и на матери своя и дщери блудом посягают... о них же не точию писати, но и слышати гнусно... многия из постригшихся жен с мужи своими и с наложники блуд творят!"

Иностранцы, как, например, Олеарий, Кемпфер и друние самыми мрачными красками изображают нравственный характер русской женщины XVII века. Правдивый Корб прямо говорит в дневнике 1699 года, что "прелюбодеяние, любострастие и подобные тому пороки в России превышают всякую меру. Не напрасно спорят после этого, - продолжает Корб, - о русских нравах: больше ли в них невежества или невоздержания и непотребства. Сомневаюсь, существует ли даже в законах наказания за подобные преступления? По крайней мере, мне известно, что, когда одного капитана осудили на отсечение головы за преступную связь с восьмилетнею своею дочерью, начальник укорял его такими словами: "Разве ты не мог удовлетворить своей страсти сношением с иною женщиною, когда можешь иметь столько распутных женщин, сколько у тебя кошек?"

Едва ли прав Афанасий Прокопович Щапов, восторженно видящий в реформах великого монарха "полное всецелое, нравственное обновление, просвещение и очищение русского народа от умножившейся нравственной тины!"

В самом деле, если говорить собственно о любострастии, то эта тина с петровского времени получила ещё большее развитие; нравственного очищения далеко и далеко не последовало; разврат только сделался утонченнее, но едва ли не пошлее. Суровый монарх, грозный ко всем преступлениям и проступкам, уступая духу времени и свойствам собственного темперамента, был очень снисходителен к проступкам прелюбодеяния. Петр Васильевич Кикин, нещадно сеченный кнутом за растление девки, немного времени спустя, в 1704 году, по воле монарха, ведал всеми рыбными промыслами и мельницами России...

Этот случай достаточно показывает, как человечно смотрел великий Преобразователь России на плотское согрешение... Кроме духа времени этому воззрению способствовали собственные склонности монарха. Всем известно, что телесная крепость и горячая кровь делали его любострастным. Может быть, что заграничные путешествия ещё более развили в нем этот - если не порок, то не достаток... "Впрочем, - так думает князь М.М. Щербатов, - если б Петр в первой жене нашел себе сотоварища и достойную особу, то не предался бы любострастию; но не найдя этого, он возненавидел её и сам в любострастие ввергнулся... Петр довольствовал свою плоть, но никогда душа его не была побеждена женщинами... Среди телесных удовольствий великий монарх владычествовал".

Верно или неверно мнение князя М.М. Щербатова о начале чувственности в царе Петре - судить не беремся, но заметим, что пример Петра не мог не действовать на его окружавших, в особенности на людей, более или менее сочувствовавших его реформам. Пример в слабостях ещё более заразителен: недаром же царевич Алексей Петрович, задумав обвенчаться с крепостной девицей Ефросиньей Федоровной, говорил: "Ведайте, что я на ней женюсь, ведь и батюшка мой таково учинил". Недаром генерал-прокурор, "государево око" Павел Иванович Ягужинский и некоторые другие по произволу и капризу развелись с женами и вступили в брак с другими... Очень хорошо зная любострастные деяния своего повелителя, и денщик Орлов смелее и смелее действовал в своих любовных шашнях с забытой красавицей.

Если тесные комнатки летнего, зимнего и других домов государевых, в которых помещалась придворная прислуга, были не всегда удобны для свиданий любовников, то громадный сад (ныне Летний, также сад у Инженерного замка) со своими гротами, островками на прудах, беседками, рощами и аллеями представлял прекрасное место в летние месяцы для интимных бесед Орлова с Гамильтон. Денщик и фрейлина, лакей и горничная - им хорошо было известно, когда не опасаясь господского надзора, можно было всласть наговориться и нацеловаться...

Нечего и говорить, что подобных нежных любовников было очень и очень много. Не все были так счастливы из падших красавиц, что падение их не имело особых последствий: многие делались матерями; некоторые, боясь стыда, вытравливали детей, подобно Гамильтон, лекарствами; некоторые решились налагать руку - умерщвлять плод любви...

15 декабря 1717 года, государь, расписав во все коллегии президентов, поспешил в Москву, чтоб все приготовить для приема первенца сына. За ним поскакали его приближенные, его денщики (между ними Иван Орлов). На другой день, со своею свитою и фрейлинами (между ними была Гамильтон), выехала из Петербурга Екатерина Алексеевна. 23 декабря державные супруги были в Белокаменной.

Петр, по словам его поденной записки, по приезде в Москву, "стал упражняться в гражданских делах".

Эти "гражданские" дела состояли в следствии и суде над сыном, первой женой, сестрами, десятками вельмож, именитых духовных, именитых женщин и проч.

В нескольких словах, но прекрасно характеризует это страшное время историк М.П. Погодин (1800-1875): "Свозятся со всех сторон свидетели, участники; допросы за допросами, пытки за пытками, очные ставки, улики и пошел гулять топор, пилить пила и хлестать веревка!

Запамятованное, пропущенное, скрытое одним - вспоминается другим, третьим лицом на дыбе, на огне, под учащенными ударами и вменяется в вину первому, дает повод к новым встряскам и подъемам. Слышатся ещё имена... Подайте всех сюда, в Преображенское!

Жену, сестер, детей, теток, сватов, друзей, знакомых и незнакомых, архиереев, духовников - видевших, слышавших, могших догадываться.

- Мы знать не знаем, ничего ведать не ведаем!

- Не знаете, не ведаете! В застенок!!

И мучатся несчастные, истекают кровью, изнывают страхом и ожиданием. Они взводят на себя и на других напраслину, и вследствие её подвергаются новым пыткам по три, по пяти, по десяти раз!! "В застенок!!" - восклицают неумолимые, остервенелые судьи. Умилосердитесь, посмотрите - ведь в них не осталось ни кровинки; потухли глаза, они потеряли все сознание, у них пропали все чувства, они не помнят уже, что говорят, да уж и дыба устала! Застенок шатается, топор иступился, кнут измочалился.

А оговаривается людей все больше и больше! От друзей царевича Алексея уже очередь доходит до собственных друзей и наперсников царя: князь Яков Федорович Долгорукий, граф Борис Петрович Шереметьев, князь Дмитрий Михайлович, князь Михайло Михайлович Голицыны, Баур, Стефан Яворский, Иов Новгородский, митрополит Киевский, епископы: Ростовский, Крутицкий, даже князь Ромодановский, Стрешнев, сам Меньшиков подвергаются подозрению!"