Вэй Усянь стоял рядом, прислонившись к косяку двери плечом, и тоже улыбался. Но в его улыбке было больше боли.

Цзян Чэн хотел попросить вылечить их всех, всех до одного. Но он знал, что Вэнь Цин не сможет. Отвары не помогут, массаж не подействует, для иголок нет таких точек на теле. У них ничего не сломано, руки-ноги шевелятся. Они спят, едят, работают.

Улыбаются улыбками невидимой боли. Живут.

— Это не может продолжаться долго, — сказал он Вэнь Цин.

— Я знаю, — вздохнула она, — Пройдет еще пара недель, подлечу А-Ли.

Вэнь Нин оказался сильным телепатом. А еще с помощью его крови можно было управлять Измененными. Наверное, он был самым сломанным из них всех.

Что в Цишань Вэнь делали с ними, с братом и сестрой, сиротами, они с Вэнь Цин никогда не рассказывали, больше отмалчивались или отделывались односложными фразами.

Отворачивали одинаковые лица. Не смотри и не спрашивай. Сразу все эмоции (а у Вэнь Нина их было не так уж и много, основная — робость) исчезали. Лица каменели, застывали.

Вэй Усянь подружился с Вэнь Нином. Этому Цзян Чэн тоже немного завидовал.

Но жизнь с нежданными пришельцами принесла ноту какого-то спокойствия и эфемерной надежды. Удивительной надежды.

Приказ Цишань Вэнь завис дамокловым мечом. Лань Сичень придумал план, в котором Сяо Синчэнь взрывал пару построек на самом севере города и оставлял пару десятков своих мотыльков. Лань Сичень лично отнес отчет в Цишань Вэнь. А еще — украденное А-Цин золото. По-хорошему, ее надо было сдать властям, но за нее встали всей командой. Даже Цзян Чэн не поморщился: Цзян Яньли убедила его помочь девочке. Он всегда шел на поводу у своей сестры. Она могла двинуть одним пальцем, а он уже перед ней на коленях. Ничего не мог поделать. Лань Цижень только очень-очень-очень тяжело вздохнул. И махнул рукой.

Золото все вернули. Заплатили за ущерб. Лань Цижень сказал А-Цин отрабатывать свои «подвиги», и да, деньги в счет ущерба. В общем, работать бесплатно. Вэй Усянь хохотал так, что даже слезы выступили у него на лице.

А потом, недели через две после освобождения А-Цин и брата с сестрой, Цзян Чэн пошел посмотреть на труп, найденный недалеко от театра.

Трупа оказалось два. Сначала он не понял, почему позвали их, а не основную Префекторию. Вроде ничего мистического.

Вроде ничего такого. Совсем ничего. Кроме нескольких десятков ударов мечом, точных, резких, умелых. Труп мужчины стал похож на решето, в котором моют рис.

Труп женщины… Цзян Чэн даже смотреть не стал, сказал только, чтоб доставили к ним в штаб для исследования.

========== 8. Прощай, моя наложница: Часть первая ==========

Утро манило свежестью, акварельными красками апреля.

Лань Сичень распахнул настежь окна прозекторской. Отделанное кафелем помещение напоминало бы обычный врачебный кабинет, если бы не застоявшийся запах, который не убирало ничего. Ни регулярная уборка, ни сжигаемые благовония. Лань Сичень подошел к рабочему столу. На столе лежал труп молодой женщины, миловидной, с нежными чертами лица. Она была когда-то улыбчивой и кокетливой — лучики морщинок у глаз застыли навсегда. Сейчас же выражение лица ее замерло между болью и негой. Лань Сичень смыл кровь с ран, чтобы осмотреть их.

— Сколько примерно ударов? — спросил Цзян Чэн.

— Около пятидесяти. — Лань Сичень перевернул труп на спину. — На спине есть тоже. Не все удары прошли насквозь.

Лань Сичень тяжело вздохнул.

Вэй Усянь сидел чуть в отдалении и жевал сушеную локву. Цзян Чэн скривился.

— Как ты можешь что-то есть сейчас?

Вэй Усянь с деланной растерянностью замер с локвой в руке.

— А что?

Цзян Чэн махнул рукой: бесполезно. Лань Ванцзи просматривал какие-то бумаги и молчал. Цзян Чэн нашел скальпель среди разложенных инструментов и подал его Лань Сиченю. Тот взял скальпель и тяжело вздохнул.

— Я могу сделать это вместо тебя, — сказал Цзян Чэн.

Лань Сичень покачал головой.

— Нет. Я справлюсь. Не люблю делать вскрытие, но что поделаешь.

— Ты больше любишь механизмы. Или камешки, — усмехнулся Вэй Усянь.

Цзян Чэн нахмурился. Тут вошла Вэнь Цин с прозрачной колбой в руках, в которой плавало что-то лохматое. Она внимательно оценила обстановку: хмурого Цзян Чэна, Вэй Усяня, что-то меланхолично жующего, Лань Ванцзи, тихо листающего какую-то папку, и застывшего в горестной позе, со скальпелем в руке, Лань Сиченя.

— Всё ясно, — вздохнула она и подошла к Лань Сиченю: — Дай сюда. Сама сделаю. Я лекарь, видела и не такое.

Лань Сичень покорно отдал скальпель и отошел в сторону. Вэй Усянь хихикнул и тут же закашлялся, подавившись локвой. Цзян Чэн приблизился и сильно ударил ему по загривку. Вэй Усянь охнул и запричитал, потирая ушибленную спину.

— Как-нибудь бы само прошло, — сказал он, сузив глаза, — без твоего «лечения».

— Всегда пожалуйста, — пожал плечами Цзян Чэн.

Вэнь Цин сделала пару точных разрезов. Все вытянули головы, как стая гусей, и следили за каждым ее движением. Цзян Чэн оглянулся.

— А вообще, что вы здесь все забыли толпой?

— А что? — спросил Вэй Усянь, облизывая пальцы.

Цзян Чэн старался не смотреть на него.

— Как тебе сказать… — проговорил он задушенно, — Есть еще театр. Свидетели. Бери Лань Чжаня и идите.

Вэй Усянь слез со стула и отряхнул руки. Лань Сичень зажег ароматную палочку благовония.

— Я ждал, когда ты мне прикажешь, — заявил Вэй Усянь с нахальной улыбкой.

Цзян Чэн скривился.

Лань Ванцзи с шумом захлопнул папку.

— Это не первое убийство, — сказал он, вставая.

Все обернулись к нему в удивлении.

— Двадцать лет назад было похожее, — продолжил он, — Если получится… Нужно попытаться понять каким клинком сделаны удары.

— Фамильный клинок, имеешь в виду? — спросил Лань Сичень, догадавшись.

— Или фамильные, — согласно кивнул он.

Лезвие каждого фамильного клинка индивидуально. Особенно если род богатый и древний. Клинки передаются из поколения в поколение. Рисунок на лезвии несет в себе историю рода. Найдя клинок, можно понять чьему роду он принадлежит. И тогда можно понять, кто убийца.

— Тогда я все равно не понимаю, почему Префектория скинула это дело нам, — задумчиво проговорил Цзян Чэн, — Если это сделал человек.

— Ран слишком много, — сказал Вэй Усянь, — Было бы одна-две, они бы и сами справились. А тут… Как будто толпой накинулись.

— Ну так если и накинулись? Толпой?

— Как ты себе это представляешь? Угол ударов.

— Вэй Ин прав. Угол ударов, — произнес Лань Сичень.

— Сверху, сразу несколько мечей. Либо кто-то очень высокий. Либо… — ответила Вэнь Цин, окуная руки в воду в лохани.

— Либо кто-то пустил мечи по воздуху, — кивнул Вэй Усянь.

***

Гримерная воняла потом, лежалыми тканями, крысами и красками. Особый клей варили для париков. Он тоже пах своим специфическим запахом. А еще — множество ароматических масел. Часто между спектаклями актеры не успевали вымыться. Масла и сухие ароматические композиции выручали.

Завядший, сморщенный, как будто состарившийся букет чайных роз на одном из столов выглядел одиноко.

— Это Чэн Диюя, — сказала Чжао Фэн, работница сцены.

В послеобеденный час театр был пуст, безмолвен. Солнце растворялось в покрашенных охрой стенах. Большие окна давали много света, и свет бегал от зеркала к зеркалу, от большого к малому и наоборот. Вэй Усянь считал солнечных зайчиков на потолке. В большом помещении располагалась мебель красного дерева — тумбы, кушетки, стулья, туалетные столики. Всё очень дорогое. Большое трюмо — тоже Чэн Диюя.

— Память о нем принадлежит опере. — пожала Чжао Фэн плечами. — Он сам принадлежал опере, до последнего вздоха. А опера — принадлежала ему.

— Но ведь его имя больше не упоминается?

— Его помнят и знают все актеры. Даже через пятьдесят лет после смерти.

Вэй Усянь подошел к трюмо и вазе с розами на нем. Дотронулся до розы — под пальцами лепестки рассыпались в пудру.