-- Я тебя сейчас в саван заверну,-- пообещал Гриша.-- Бежать будем через пещеру Цидкиягу.

-- Пещера Цидкиягу? -- задумалась Лея.-- Это я, кажется, знаю где... Ой, а это не где-то у Шхемских ворот?

-- А мы пойдем туда или поедем? -- забеспокоилась Марта.

Гриша подошел к ней, нежно взял ее хрупкие плечики в свои царские длани и, проникновенно глядя в глаза, печально сказал:

-- Цокот копыт выдаст нас врагу. У воинов Навуходоносора чуткие уши. Мы не можем ехать. Я знаю, знаю, что нежные ноги твои не привыкли к грубости камней, но ты же сделаешь это для меня, правда?

-- Да,-- с опаской кивнула Марта.-- Только как мы пойдем? В обход далеко, а через весь Мусульманский квартал, ночью... нет, я не пойду!

Да, вот и мне очень бы хотелось знать -- как мы пойдем через ночной Мусульманский квартал? С песнями и плясками или короткими перебежками? Судя по лицам, интересовало это не только меня.

-- Не бойся, дщерь иерусалимская,-- нежно ответствовал Гриша.-- И вы не бойтесь, чада, домочадцы и прочие кинокритики. Неподалеку отсюда, в доме моего визиря Ариэля, есть тайный ход. О чем, правда, сам мой визирь Ариэль до сих пор не ведает. Рассказал мне об этом подземном ходе его раб, Йоханан.

-- Это интересно! -- воскликнул Ортик.-- А там нет каких-нибудь могил? Или чего-то оскверняющего? Коэнам можно туда ходить?

Ну мог ли Кинолог это пропустить:

-- Аха, это очень важно! Гришаня, там на входе... гы... нет знака "Собакам и Коганам вход воспрещен"?

Гриша обвел гневным взором лыбящуюся компанию:

-- Ну что же тут смешного, я не понимаю! Тут на носу разрушение Первого Храма, подкрадается вавилонское пленение, а вы ржете! Ортик, могил там быть не должно. Это очень кошерная каменоломня. Из нее, судя по всему, брали камень для Храма. А пещерой Цидкиягу ее назвали не потому, что там его могила, а потому что он бежал через нее из Иерусалима. Могила же Цидкиягу -в галуте. Его поймали под Иерихоном, убили у него на глазах всех сыновей. А потом ослепили.

-- То есть, могил там нет, я так понял,-- обрадовался Ортик и вильнул пейсами.-- Тогда я иду!

-- Будем надеяться, что нет. Хотя, где их в Иерусалиме нет? Тем более, под Мусульманским кварталом. Пещера огромная, разветвленная. Подходящая, в общем, пещера.

-- Для чего?

-- Да почти для всего. В ней и масоны в девятнадцатом веке собрания устраивали.

Почему-то именно масоны всех добили окончательно. Народ начал истерично собираться -- хватали со стола, куда-то запихивали.

Я мысленно пошарила по всем этажам и поняла, что ни одного фонарика в доме нет. Присутствует одинокая свеча. Ароматизированная, из ванной. И перед Ортиком из-за этого почему-то неловко. А ведь хотела начать зажигать субботние свечи, да так и не решила -- одну или две. Все из-за Давида. Его бредовые идеи кора отторгает, а подкорка впитывает. Или из-за Линя. Ну уж не из-за Линя, он, в отличие от Давида, меня женой никак не считает. А все-таки интересно, женат Линь или нет. Вот так, из-за боязни быть неправильно понятой страдает нормальное женское любопытство.

А вокруг стоял шум, как на переговорном телефонном пункте из сгинувшего прошлого. Все что-то выкрикивали в мобильники:

-- Даня? Ты уроки сделал? Ел? Ну, молодец. Ложись спать, меня не жди. Я поздно буду. Нет, я сказала ложись. Я... на дежурстве. Так получилось, неожиданно. Коллега заболела, меня попросили... Буду утром. Даня! Слушай, прекрати! Я сказала -- никакого Интернета. Все! А звонок у телефона выключи, я буду звонить и проверять -- свободна ли линия. Спокойной ночи.

-- Яэль? Хай! Сегодня ночью я не приду. У меня приключение. Если придет Рон... Что, уже ждет?.. Вот панчер... Дай ему телефон... Рон? Хай, мотек! Не надо меня ждать. Я в Хайфе, у тети, у нее день рождения. Извини, что не предупредила, но я пыталась -- у тебя пелефон не работал... Где ты был, кстати? А... Ну ладно... Целую... До завтра, милый. Бай-бай.

-- Рувен? Шалом, Рувен! Как дела? Спасибо, барух а-Шем... Я тут у Котеля, нет, не совсем, но близко... У друзей, ты этих евреев не знаешь... Я уже останусь до утра... конечно, и помолюсь, и Тору почитаю, да, близость к Котелю это очень, да... Спасибо. Ну, давай, до завтра.

-- Ларка, слышь! Я это, только под утро явлюсь. Не. Не. Не угадала. Уходим под землю... Нет, еще не зарывают... Нас не зароешь, я тут с группой поддержки... Ну, еще варианты?.. Подпольное казино? А... Ну да. Оно! Гы... Как же это ты, Ларчик, сердцем чуешь! Аха, щас! Знаю я, как ты будешь по-маленькой, аха. Видел. Ты, родная, все свое уже в Эйлате оставила... Тут баб нет. И не будет! Я сказал -- не будет!.. Тут все по-серьезному, типа мужского клуба. Ну конечно, родная, я знаю, что у нас нет денег. Уже нет, аха. А я в долг буду играть! Знаешь почему? Потому что я, гы, отыграться хочу за Эйлат!.. Не сможешь уснуть? А ты найди в шкафу трехтомник Лермонтова, Михал Юрича и почитай "Тамбовскую казначейшу"... Гы! Все, до связи!

Смешно. Никто не признается на что променял ночной сон. Вот оно -дремучее желание человека казаться нормальнее, чем есть. А я, если бы вдруг решила сейчас позвонить Линю, наоборот рассказала бы куда собираемся лезть, еще и сгустила бы. И о ком, а вернее о чем это говорит? А говорит это о том, что нет у меня ни Дани, ни Рона, ни Рувена, ни даже, боже упаси, Ларчика -ни одной души, которую я боялась бы царапнуть своей ненормальностью. Вот и получается, что Линь находится от меня на такой дистанции, куда не добираются интимные, действующие в ограниченном радиусе эмоции, и достается ему, бедному, лишь облаченный в павлиньи перья холодно-снисходительный имидж. Кроме того, похоже, что я проскользнула мимо лузы взрослости. Куда? В лужу среднего возраста. А значит, неспособна на зрелые чувства и зрелые отношения со зрелыми людьми, которые хотят валять дурака в узком кругу и казаться нормальными всем, кто вне арены.

В пещеру мы двинулись всемером -- (C) вежливо извинились и сказали, что не могут составить нам компанию, так как не успели написать свою обязательную ежедневную норму прозы, что им поэтому и так предстоит сидеть до рассвета, а не написать свою страничку -- это для них как уйти в запой, вот однажды они уже не написали страничку, а потом все откладывали, откладывали и не писали после этого несколько лет. Я покивала, а сама даже обрадовалась тому, что вот же есть еще в моем окружении взрослые люди, даже старше меня, которые тоже не боятся казаться ненормальными. Хотя вдвоем это делать, конечно, проще, чему я и позавидовала.

За несколько недель одинокой жизни в этом доме я впервые вышла на улицу ночью. В неискренне слившихся лучах луны и фонарей Старый Город был похож на череп Йорика. На желтый, забытый, присыпанный землистыми тенями. Много веков народ мой вглядывался в угасшие пустые бойницы, даже не решаясь спросить: "Быть или не быть?" На границе Еврейского квартала мы разминулись с крупным стариком-ультраортодоксом. Его огромная седая борода раздваивалась прямо от подбородка, росла в обе стороны горизонтально и концы ее закручивались кверху, отчего она выглядела как усы великана. Безумные глаза навыкате. Замызганный цицит свисал на штаны, как слюна бешеной собаки.

А в Мусульманском квартале прохожих не было. Только железные веки Вия -- жалюзи лавок с арабскими граффити. Мимо них мы тащили за собой по ненормально пустым улочкам собственные тени, которые хаотично метались и обшаривали щели и закоулки. И еще преследовал этот невыветриваемый даже ночным ветерком смрадноватый запах местной органики. И ночью тоже здесь подступала какая-то характерная для этого места брезгливость, когда вроде бы все нормально, но от мыслей о чем-то съестном подташнивает.

Здесь идешь, как будто в этом воздухе могут быть подводные ямы. Понятно, что, скорее всего, с нами ничего не случится, но тело не желало этого знать, оно чуяло близость опасности, и пульс уже все обеспокоено просчитывал. Здесь если будут убивать, то обязательно как-то не по-человечески, неопрятно, каким-нибудь грязным ножом.