И невдомек было этой женщине, что уже сегодня ей могли позвонить из полиции для проведения опознания «тела неустановленной личности, обнаруженного утром местными рыбаками на берегу реки Волги в районе Борского моста». Если бы у нас печатали некрологи, прямо представляю, как выглядела бы данная заметка: фото двух мужиков за 50+, дающих показания следователю на фоне тела, прикрытого завалявшейся в уазике грязной тряпкой. При этом один обязательно должен стоять с удочками и чесать затылок, а второй – одной рукой показывать на мост, а другой прикрывать ротовую полость, извергающую запах истинной цели их похода на «рыбалку».
Невдомек ей было также, что это была уже вторая попытка самосуда, собственноручного ухода их жизни – называйте как хотите, – где первая была не столь кинематографична, поскольку заключалась в сочетании несочетаемого, а именно – бутылки 40-градусного достояния Менделеева и пачки транквилизаторов, бренд которых я не хочу рекламировать из этических соображений. Вот так, по-партизански тихо и стороной, обошли моих предков траты «проблемного» захоронения самоубийц с необходимостью дачи взятки представителям церкви и кладбища, дабы не лежал 24-летний плод чрева в безымянной могиле без креста за забором ближайшего к дому кладбища. Такие дела[2].
Зато хоть какое-то проявление внимания со стороны родственников. Отцу и сестре так вообще было начхать на все, касающееся меня и не включающее материально-денежный аспект жизнедеятельности.
Бросив осточертевшее, но выполнившее на мосту спасительную функцию «дизайнерское» пальто на пол и с шумом теперь уже не скрываемой демонстрации моего существования, я кинулась к водопроводу так, будто это была не я, а Усейн Болт в финальном броске на последние 100 метров в его ослепительной карьере. Предпочитаемый моими родственниками «краник с чистой питьевой водой, благодаря 50-кратной системе фильтрации» был послан к чертям из-за слишком тонкой подачи струи, неспособной отвечать требованиям моего изрядно потасканного 15 тысячами шагов и мыслями об ужах и электроовцах организме. Будто наличие бактерий в неочищенной водопроводной воде имело хоть какое-то значения в условиях, близких к третьей попытке.
Буквально орошая голову и шею суровостью ледяной борской воды, для которой водоканал не пожалел хлора, я почувствовала на затылке жгучий испытывающий взгляд. Не в силах справиться с любопытством стремительно обернулась назад, как и утренние водители, тем самым подвергнув себя опасности возникновения не просто шейного остеохондроза, а присвоения «Премии Дарвина» за самую глупую смерть от свернутой шеи во время распития разбавленной водой хлорки на кухне провинциального российского городка.
С видом серьезного психоаналитика, познавшего все виды и формы психических отклонений, но без очков на столе восседал Игорь, он же Гоша (далее вариации – Гого, Гоголь, Гоген, Гаргантюа, Гаргулья, Гусь, Гугусик, мистер «Мятые усы»), пятилетний рыжий кот, с которым мы многое пережили и которому действительно было не плевать на меня. «Мятые усы, ты почему не спишь в такое время?» – виновато спросила у него я, учитывая давление пристального и осуждающего взгляда, за пронзительной остротой которого крылось знание о произошедшем.
Удивительно, как животные похожи на своих хозяев не только внешне, но и внутренним содержанием. Меня всегда считали очень серьезной личностью, боялись и уважали. А учитывая специфическое образование в области государственного и муниципального управления, а также опыт работы государственным служащим, считали представителем власти. Игорь, если бы на него можно было надеть костюм-тройку, очки и дать дипломат, полностью по чертам лица, глубине взгляда и суровости нахмуренных бровей полностью соответствовал бы внешности как минимум представителя Государственной Думы. Настолько он был серьезен и густошерст, словно это была не шерсть, а щетина мудрости. Одно но – это мятые усы. Я не помню, как это произошло, но в одно прекрасное утро, еще будучи молодым и с юношеским неоперившимся пушком, он встал с помявшимися усами и, несмотря на все мои дальнейшие попытки их выровнять и хоть как-то вернуть в исходное состояние гладкости, с такими и остался. Что ж, бывает, и люди моментально седеют, ну а Игорь… Игорь помял усы. Такие дела.
Я подошла к столу и подставила голову «под удар». Так назывался наш прием выражения любви, когда я устанавливаю черепную коробку на уровне его лица (мордой этот наделенный личностными характеристиками носитель усов никак не назовешь), а он буквально «бодает» ее, закрыв глаза и повторяя действо не менее трех раз. В этот раз бодания не последовало. Он непримиримо сидел на своем и, казалось, еще более нахмурил брови, бесшумно извергая из мурчальника отменные ругательства в лучших традициях моей матерной школы.
«Ну, перестань, видишь же, все обошлось… пока», – примирительно сказала я, позволив себе погрузить в рыжий ворс мокрую ледяную ладонь. Он резко встал и то ли от неприятного ощущения, то ли от унизительной по отношению к его переживаниям тональности сказанного вырвался из-под руки, спрыгнул на пол и обернулся, опалив меня взглядом оскорбленного брата. Я лишь устало выдохнула остатки непотушенного водопроводной хлоркой перегара и отправилась в душ, дабы подготовить бренный сосуд к очередной офисной экзекуции с 9 до 18 часов каждый день + подработка в выходные по неустановленному графику.
Пока старый душ, избавленный от тонкостей душевных терзаний стоящего рядом подопечного, хладнокровно выполнял свою функцию «утреннего омовения», в голове моей играла картина вчерашней ночи. Черная река билась о купол черепной коробки и в стремлении вырваться из берегов превратилась в тягучую смолу и нашла устье выхода в горле, обволакивая ком горечи и вырываясь наружу горящим криком отчаянного «Ааа». Нет, вы не подумайте, я не какой-то Пьеро, вздыхающий по неразделенной любви, или любитель кинематографических приемов выражения внутренней боли в стиле боевиков про Вьетнам. Просто осуждаемый в ходе воспитания плач как проявление слабости прекратил действие данной функции организма и привел к альтернативным мерам типа «не верь, не бойся, не проси, но и стони негромко, когда кричать уже нет сил, а в звуке нету толка».
По-мужски завернувшись в полотенце по пояс, ваш покорный слуга прошла в свою комнату и бросила туловище на старую кровать, служившую верой и правдой мне половину этой треклятой жизни. До отправления на экзекуцию (работу) оставалось полчаса, можно было вздремнуть в надежде, что это умерит болевой синдром. Голова гудела, подобно рою диких пчел из мультфильма «Маугли». Помните ту серию, где на джунгли напала стая рыжих диких собак и человеческий детеныш загнал их в логово медовых тружеников? Количество поглощает количество. И в детстве я была поражена тому звуковому эффекту поглощения, казалось бы, огромного количества собак более весомым составом пчел, перекрывавших своим победоносным гулом жужжания все остальные звуки картины. Так же и сейчас. Будто в моей голове не просто роились эти дикие пчелы, но и смешивались со смоляной рекой, усиливающей цунами бурлением жадного жертвоприношения природе.
Вдруг на грудь пришелся резкий удар, будто небеса разверзлись и напрямую в сердце вкололи дозу адреналина. Я ощутила на своей груди всю мощь прыжка его 8-килограммового мясистого туловища, ставшего таким после известной операции, которую хозяева производят с котами, дабы умерить их пыл к размножению. Итак, рыжая меховая вакханалия по имени Игорь исправно выполнил функцию будильника. Он посмотрел на меня сочувственно и осуждающе одновременно, отбив толстым хвостом пару ребер той, что сама из мужского ребра.
«Если бы коты могли работать, ты бы непременно был депутатом. Как раз оранжевый – хит сезона, так что и Милонов бы позавидовал твоим успехам».
Акт мести в форме сбитого дыхания тем не менее являлся актом милости и прощения рыжим мешком шерсти моей эгоистичной вольности по отношению к его чувствам. Странно все же, что животное любит тебя больше, чем близкие и даже ты сам себя. Вряд ли такой порядок вещей планировался Всевышним при создании нас «по образу и подобию».
